Rigor mortis - [2]

Габриэлян сделал яичницу по-бирмингемски и поужинал. Вымыл посуду, вернулся в комнату к деду, проверил подгузник — чисто, проверил давление — не упало — споил деду четыре столовых ложки сладенькой водички и сел за терминал.

Диплом… диплом уже не нужен. Выдержка из диплома для публикации, четыре страницы с тезисами… подождет. Все равно мозги не работают.

Открыл сайт Московского училища СБ. Срок подачи документов истекал через две недели.

Протянет ли дед две недели?

Или наплевать на принцип и все-таки помочь ему?

Сейчас уже все равно.

Читерство.

Но раз на то пошло — надо же с чего-то начинать. Хотя бы с читерства. На фоне того, что предстоит — одним нарушенным словом больше, одним меньше.

М-м-м, нет. Испытаем судьбу.

Закрыл сайт Московского училища СБ.

«Эффект Допплера?»

Можно.

Залогинился. Не играл так давно, что потерялся идентификатор, пришлось вручную набирать логин и пароль. И вспоминать, какой из паролей он тут задействовал.

Анимация игровой заставки раздражала, но скипнуть ее было никак нельзя. Габриэлян воспользовался паузой, чтобы ввести себе нарбутол. Улыбнулся: бафф.

Самое раннее, что память Габриэляна сохранила о дедушке — то, как он бил. Наверняка имелись и более ранние, но все их вытеснило вот это: заросший травой берег Истры, солнце высоко в зените, и в лучах этого солнца — темная, страшная фигура деда. Трость взлетает и падает — на голову, на поднятые в попытке защититься руки, на ребра, на голые бедра и икры и вновь на голову. Дед бил больно. Очень больно. Позже Габриэлян понял, что он сдерживался, бей он в полую силу — сломал бы кости и рассек до крови кожу, но тогда… Дед знал, что у внука высокий болевой порог. Дед старался пробить этот порог, произвести впечатление на мальчика, который не плакал и не кричал, даже сломав три пальца на ноге.

Произвел. Хотя, кажется, Габриэлян и тогда не плакал и не кричал. Кричала мама. Отец молча вырвал у деда трость, швырнул в реку. Его лицо в тот момент напугало Габриэляна сильней, чем экзекуция. Он себе просто представить не мог, что у людей бывают такие лица. Мама увела его в дом, а он все оглядывался по дороге: ударит папа дедушку или нет? Но папа только что-то тихо говорил, а дед громко отвечал ему: «Он должен знать. Должен понимать. Хоть так!»

На деда Габриэлян не обиделся ни тогда, ни потом. Он прекрасно понял, что именно дед хотел вбить: что лягушкам больно, очень больно, когда у них отрезают ноги. Но он ведь и сам это понимал, поэтому сначала убивал лягушек ударом ножа в голову, чтоб не мучились. Не всегда получалось, вот в чем дело. А дед не хотел слушать никаких объяснений.

Он лежал на веранде в гамаке, покрытый мамиными примочками и напичканный обезболивающим сиропом, когда папа взошел на крыльцо и положил на стол оборудование для опыта: проволоку и батарейки.

— Ну, естествоиспытатель, скажи, пошто пятерых лягушек умучил?

Габриэлян честно объяснил, что прочитал в детской энциклопедии про опыты Гальвани и Вольта.

— И что, на слово не поверил, перепроверить решил? — отец усмехнулся. Мама посмотрела на него как-то болезненно и тревожно. Позже Габриэлян понял значение этих взглядов, а тогда он просто готов был что угодно сделать, лишь бы мама так не смотрела больше. Можно было и не бить, просто посмотреть вот так. Он не повторял ошибок. Проблема в том, что это не спасало от новых ошибок.

— Почему дедушка уехал? — спросил он.

— Перебесится, — буркнул отец, подтянул к гамаку шезлонг и сел.

— Ара, — беспомощно сказала мама.

— Пока я жив, он пальцем не тронет моего сына, — папа говорил ровно, спокойно, и вся фраза была как одна большая точка. Потом повернулся к Габриэляну.

— Но это не значит, что лягушек можно резать. Ни лягушек, ни мышек, ни птичек нельзя. Даже ради опытов. Никого нельзя, понятно?

— Дедушка поэтому так рассердился?

— В основном поэтому. Есть люди, которые получают удовольствие от того, что мучают животных… и людей. Дедушка испугался, что ты… один из них.

Папа смотрел пристально. Габриэлян не отводил глаз.

Он хотел бы честно сказать тогда, что не получил удовольствия — но не знал, считать ли удовольствием щекотное любопытство, не отпускавшее с того момента, как он прочитал, что отрубленные лапки мертвой лягушки будут дергаться, если коснуться их электродами.

— Тебе ведь было просто интересно? — уточнил отец, а мама продолжала смотреть болезненно и тревожно.

— Да, — с облегчением подтвердил Габриэлян. И добавил, правды ради: — Мне было очень-очень интересно.

— Но не приятно?

— Нет. Мама, я правда больше не буду.

— Если было приятно, я не накажу, — пообещал отец. — Мы просто поедем к Марьяну еще раз и ты с ним поговоришь. Порисуешь для него.

Отец никогда не врал.

— Нет, приятно не было. Только интересно. Па, а взрослым можно ставить опыты на животных?

Мама ушла в дом. Папа задумался, потом медленно сказал:

— Дело не в том, взрослый ты или нет. Это… это вопрос цены, понимаешь? Когда я был чуть постарше тебя, я убивал лягушек. Не для опытов и не для забавы, а чтобы есть. Случился неурожай, продукты экономили, а я рос как на дрожжах и все никак не мог наесться. И мы, мальчишки, ловили лягушек, змей, лесных голубей в силки и на клей… Нет, голубей мы носили домой, а вот змей с лягушками в солдатском котелке варили и ели.