Революционная народническая организация "Земля и воля" (1876 – 1879 гг.) - [99]
После выхода Плеханова из организации и из редакции, съезд обсудил вопрос о пополнении ее. Морозов писал, что на очередном заседании Воронежского съезда террористы добились решения о предоставлении полной автономии во всех практических делах Исполнительного Комитета. Вот почему прав Плеханов, когда подчеркивал, что в Воронеже спор происходил не между «кустарным производством» и «дезорганизацией» («террором»), а между «террором» и революционной агитацией в народе[767].
Интересна речь Желябова на съезде при обсуждении вопроса о введении в программу аграрного террора. Как сторонник нового направления он развил на съезде программу политической борьбы. Желябов был уверен, что конституция, выработав
«ясный, осязательный крупный общественный идеал, облегчила бы возможность действовать, если не для „официальных социалистов“, то для людей вообще, и тем помогла бы народу выдвинуть своих деятелей, которые не хуже нас сумели бы определить нужды народа и осуществить их»[768].
Боясь раскола, значительная часть съезда (особенно колеблющиеся землевольцы) убеждала Желябова не ставить вопрос слишком резко. Выступление Желябова неоднократно рассматривалось в исторической литературе как выступление в пользу союза с либералами-конституционалистами. Оно, по словам Фроленко, рассматривалось и на съезде. Некоторые «деревенщики» с возмущением называли Желябова «настоящим конституционалистом»[769].
Коснулся этой речи и Плеханов в своей статье «Неудачная история партии „Народная воля“». Желябов, как указывал Плеханов, утверждал, что революционеры должны сблизиться с либералами для борьбы за политическую свободу, а для этого они должны оставить на время всякую мысль о борьбе классов.
«Тогда ему напомнили о петербургских рабочих стачках, которые с таким горячим сочувствием поддерживались обществом „Земля и воля“, а стачки рабочих есть одно из проявлений классовой борьбы, сказали ему; отказываясь от участия в борьбе классов, мы должны будем отказаться и от поддержки стачечников. Тогда он возразил, что в России стачка есть также и факт политический и что, не сочувствуя борьбе рабочих с предпринимателями, можно поддерживать борьбу стачечников с полицейским государством»[770].
Приведенные Плехановым в полном виде слова Желябова
«не заключали в себе истинного ответа на вопрос об отношении „политики“ к „экономике“, но, напротив, давали совершенно ошибочный ответ на него»[771].
Естественно, участники Воронежского съезда не могли следовать совету Желябова – отвернуться от классовой борьбы, уменьшить себе шансы успехов в борьбе за политическую свободу[772].
После третьего заседания участники съезда разъехались как примиренные. Но не прошло и двух недель, как оказалось, что в Петербурге «деревенщики» держали себя обособленной группой. По свидетельству Морозова, к ним присоединились Дейч и Вера Засулич.
Подведя итоги, следует сказать, что Воронежский съезд стремился избежать раскола «Земли и воли». Это сказалось в его компромиссных решениях. Тактика «деревенщиков» и «политиков» не привела к решительной битве, которую ожидали в Петербурге. Главные вопросы политической борьбы не получили на съезде определенного решения. Но съезд позволил определить политическую позицию как «деревенщиков», так и «политиков», показать лицо будущей новой организации с ее самостоятельным организационным устройством. Воронежский съезд позволил «политикам»
«сделать смотр всем работникам общества, узнать настроение их для того, чтоб привлечь… в свои ряды, если в будущем придется прибегнуть к… расколу партии»[773].
После съезда, как рассказывает М.Ф. Фроленко, на практической почве появились поводы к недовольству, к взаимным упрекам. Так, получаемые деньги в городах шли на городские дела, а поселенцы в деревне их не получали. Усиливалось недовольство последних. Поступающие статьи в редакционный орган отказывались печатать, как противоречащие программе «Земли и воли». Было ясно, что «лучше полюбовно разойтись, чем враждуя, ссорясь дружить»[774].
Стефанович начал вербовать себе сторонников, связанных с «Землей и волей» (М. Крылову). В Петербурге, по словам Аптекмана, боролись одни террористы.
«Я застал, – писал он, – полный разрыв среди товарищей, полный раскол, выработаны уже были все пункты разделения»[775].
Целых два месяца после Воронежского съезда, по свидетельству Морозова, вся деятельность тайного общества уходила на улаживание ежедневно возникавших внутри его конфликтов между двумя фракциями, собиравшимися в окрестностях Петербурга. Нервозная обстановка, интриги одних против других приводили почти к прекращению революционной деятельности. А. Михайлов с болью в сердце вынужден был признать:
«Старались, делали все, но ей же богу под конец стало невмоготу, и гораздо лучше разделиться, чем выносить тот ежедневный ад, который вытекает из различия взглядов»
