Революционная народническая организация "Земля и воля" (1876 – 1879 гг.) - [14]

В южных губерниях и на Украине начали свою деятельность Дебагорий-Мокриевич, Желябов, Макаревич. Впоследствии часть «южных бунтарей» примкнула к «Земле и воле».

Идти в народ, как многократно свидетельствовали современники, означало не только отдать народу свои силы, знания во имя и ради народной революции, но и жить его радостями и страданиями, делить с ним его светлые надежды и горькие разочарования. Неудержимо-самоотверженный порыв воли захватил тогда, по словам Аптекмана, всю молодежь.

«Постоянно возникали сходки и митинги с обсуждением жгучих вопросов практической деятельности. На этих сходках вопрос „наука или труд?“ ставился даже на баллотировку и в громадном большинстве присутствовавшие высказывались за „труд“ и против „науки“… Глаза горели юношеским огнем, речи лились страстные, вдохновенные, искренние, убежденные, спорили… до хрипоты, до потери сознания»[88].

Плеханов также указывал, что у участников хождения «в народ» физический труд был средством сближения с народом ради революционных целей[89]. Однако у самих участников хождения «в народ» тогда еще не было ясного представления о программных и организационных принципах движения, о способности народа к революционным действиям.

Яркую картину личных качеств пропагандистов 1872 – 1875 гг. нарисовал С.М. Кравчинский в своих очерках «Подпольная Россия». Он писал:

«Пропагандисты ничего не хотели для себя. Они были чистейшим олицетворением самоотверженности. Но это были люди слишком неподходящие для предстоявшей страшной борьбы. Тип пропагандиста семидесятых годов принадлежал к тем, которые выдвигаются скорей религиозными, чем революционными движениями. Социализм был его верой, народ – его божеством. Невзирая на всю очевидность противного, он твердо верил, что не сегодня – завтра произойдет революция, подобно тому, как в средние века люди иногда верили в приближение страшного суда. Неумолимая действительность нанесла жестокий удар этой восторженной вере, показавши ему его бога, каков он есть, а не каким он рисовался его воображению. По-прежнему он готов был на жертвы, но ему недоставало уже ни прежнего неудержимого пыла, ни прежней жажды борьбы. После первого разочарования он потерял всякую надежду на победу, и если еще желал венца, то это был венец из тернцев, а не из лавров.

Подобно христианину первых веков, он шел на муки, с ясностью во взоре, и выносил их с полным спокойствием духа, – даже с наслаждением, так как знал, что страдает за свою „веру“»[90].

Хождение «в народ» называлось автором «Подпольной России» изумительным по своему героизму опытом могущества слова[91]. Впоследствии тот же Кравчинский характеризовал движение 1873 – 1874 годов не как беспочвенное и навеянное извне, а как коренное русское движение, вызванное недовольством крестьянской реформой[92].

В своих примечаниях к немецкому изданию книги А. Туна Л.Э. Шишко, критикуя неверный взгляд автора «на движение начала 70-х годов как „навеянное извне“» влиянием заграничных агитаторов, правильно писал, что оно находилось в прямой связи с предшествовавшим революционным движением 60-х годов. Во всех прокламациях 1861 – 1863 гг. речь шла прежде всего о передаче земли в руки народа[93]. Именно Н.Г. Чернышевский, Н.А. Добролюбов, М.И. Михайлов, А.И. Герцен и Н.П. Огарев, как свидетельствовал Кравчинский, «подготовили почву для всего позднейшего движения, воспитавши в принципах социализма целое поколение 70-х годов»[94].

О том, что движение шло в основном под знаменем призыва крестьянства к революции, писали такие видные участники хождения «в народ», как М.Ф. Фроленко, С.М. Кравчинский, А. Дебагорий-Мокриевич, П. Кропоткин, О.В. Аптекман и многие другие.

Яркую характеристику этому движению дал писатель и общественный деятель того времени В.В. Берви – Н. Флеровский, произведения которого оказали большое влияние на участников похода «в народ». Он писал о повсеместном распространении смелости и лихих похождений пропагандистов, о проникновенной любви к народу, об энтузиазме мужчин и женщин найти места сельских учителей, фельдшериц и акушерок, об энергичном желании пропагандистов взяться за соху и обработать землю вместе с крестьянином, о их искреннем старании составить сельские коммуны, жить под одной кровлей, работать сообща[95].

Весной и летом 1874 г. движение «в народ» получило широкий размах. Оно возникло и развивалось стихийно. В нем отсутствовала общая организация, центр и руководство. Впрочем, отдельные действующие революционные кружки старались внести в движение некоторую организованность и планомерность[96]. Так на общих собраниях руководителей отдельных кружков в Петербурге было решено, что каждый из кружков должен выбрать представителя и он должен оставаться в Петербурге в то время, когда все члены разъедутся по селам и деревням. Представители эти обязаны были поддерживать сношения с разъехавшимися членами, извещать их друг о друге, хранить у себя средства кружка и выдавать их пропагандистам. По свидетельству Т. Богданович, был выработан также план союзной организации отдельных кружков. На первое время программа ограничивалась лишь устройством союзной кассы, в которую каждый кружок должен был вносить 10 процентов своих наличных капиталов. Управление кассы было выборное; деньги из нее выдавались отдельным нуждающимся кружкам и отдельным работающим в народе пропагандистам. Одновременно с учреждением общей кассы было принято решение, по которому все работающие в народе должны были собраться в начале октября 1874 г. в Петербурге, отчитаться о своей работе (главным образом рекогносцировочной) и наметить общий план дальнейшей деятельности