Res Publica. Русский республиканизм от Средневековья до конца XX века - [239]

Это делает актуальным обсуждение реформ в контексте общих процессов: конституционной цикличности, особенностей российской политической системы переходного периода; состояния гражданского общества и партийной системы, федерализма (разделения уровней федерации и ее субъектов); реформирования отношений собственности, формы правления и механизма политического режима. В контексте общей динамики политического развития последних десятилетий в направлении имперской модели президентской власти (утверждению которой способствовали конституционные поправки 2008 и 2014 гг., а также законодательное расширение прерогатив президента) преодоление блокирующих механизмов в ближайшей перспективе выглядит проблематично[1910].

Стратегия «конституционного параллелизма», «отложенной демократии» или «управляемой демократии», возможно давшая определенный мобилизационный эффект в краткосрочной перспективе, в длительной перспективе ведет к сужению каналов обратной связи и в конечном счете к стагнации. Как показывает опыт, стагнирующие режимы при внешней крепости оказываются чрезвычайно непрочны в ситуации кризиса и, напротив, режимы, сохраняющие систему обратных связей — конкурентную политическую среду и богатство гражданских инициатив, — при внешней непрочности оказываются более стабильными и гибкими по отношению к внешним вызовам.

Механизмы эрозии социального контракта: растущий разрыв общества и элиты

Корень проблемы эрозии демократических институтов Республики — логика изменений традиционного общества, проходивших в ходе революций начала и конца ХХ в., но не завершившихся до настоящего времени. Если экономическая и социальная модернизация в значительной степени состоялась в советский период, то политическая не завершена до сих пор. Параметры этой ситуации — незавершенность гражданской нации (сохранение стереотипов национальной и этнической разобщенности); устойчивость и непреодоленный характер коммунистических (вообще коллективистских) стереотипов во всех значимых сферах жизни; неукорененность института частной собственности (даже эрозия его легитимности); сохранение угрозы распада государства под влиянием сочетания внутренних и внешних факторов; общий популистский запрос на сильную власть неоимперского типа как основной инструмент разрешения противоречий. Две стороны проблемы эрозии социального контракта — апатия общества и незаинтересованность элиты в содержательной модернизации. Апатия общества имеет объективную основу в стремлении к стабильности (понятном после крушений государственности в ХХ в. и трудностей постсоветского периода), незаинтересованность элиты — в стремлении сохранить сформировавшуюся в 1990‐е гг. экономическую модель, контроль над перераспределением ресурсов и власти.

В принципе и общество, и элиты, как показывают социологические исследования, позитивно относятся к модернизации, но не готовы активно участвовать в этом процессе. С одной стороны, общество пребывает в социальной апатии — это длительный тренд, охватывающий все последнее десятилетие, когда массового запроса на модернизацию не прослеживается. Ряд тенденций способствует социальной пассивности: невключенность большинства людей в какие-либо структуры (по данным Левада-Центра, в общественных организациях и добровольных ассоциациях представлено не более 4 % населения, а некоторые опросы снижают эту цифру до 2–3 % населения); распространено системное недоверие к формальным институтам (за исключением альтернативных — РПЦ, армии и лично президента); доминирует установка на адаптацию к существующим условиям без сколько-нибудь выраженного стремления изменить их («приспособление» вместо «изменения»); растет атомизация общества, связанная с отсутствием устойчивых социальных связей (слабость каналов социальной коммуникации и инфраструктуры); несформированность представительных институтов, партий и массовых организаций; отсутствие реальной конкуренции в экономике, социальной сфере и политике — факторов, в совокупности дающих преобладание негативной консолидации (защитного типа) над позитивной (связанной с изменениями). Эти тенденции сохраняются в новейшее время: рост протестных настроений (в 2017 г.) сопровождается «отказом от действий, направленных на изменения социально-политической системы»[1911].

С другой стороны, констатируется незаинтересованность постсоветской элиты в содержательной модернизации, связанная с тем, что ее устраивает status quo. Будучи во многом продолжением советской номенклатуры, она, в сущности, не обладает качествами полноценной исторически сформировавшейся национальной элиты (гражданственность, ответственность, профессионализм и государственное мышление) и стремится решать лишь краткосрочные проблемы. В социальном плане это смесь номенклатуры и спецслужб — замкнутый слой, изменение которого контролируется самой группой, предполагая не профессионализм (меритократию), но лояльность как основной критерий принадлежности (что ведет к утрате профессионализма)[1912]. Сходные наблюдения сделаны в отношении региональных правящих групп: в ходе выстраивания вертикали власти региональные элиты утратили качество политического субъекта, фактически были вытеснены из федерального политического процесса на его периферию, особенно с учетом того, что распределение ресурсов, замкнутое в центре, имеет выраженный политический характер. Нет, следовательно, социальных предпосылок для институционализированной оппозиции — контрэлиты, создание которой необходимо для конкуренции и преодоления стагнации, т. е. возможности выражения интересов среднего класса (а не узкой группы собственников, ориентированной на экспорт сырья). Неоднократно отмечалось, что без деприватизации государства невозможна не только полноценная социальная модернизация (создание рыночной экономики и демократической системы), но даже авторитарная модернизация. Представляя правящий слой, современная российская элита (если придавать этому понятию ценностно-окрашенный смысл) часто определяется поэтому как «псевдоэлита», связывающая свое положение с перераспределением ресурсов и максимизацией контроля, но не развития, причем сами ее представители оказываются не защищенными от неправовых преследований (как показывает дело ЮКОСа в 2003 г.).