Репортажи из-под-валов. Альтернативная история неофициальной культуры в 1970-х и 1980-х годах в СССР глазами иностранных журналистов, дополненная интервью с ее героями - [76]

А. М.: В конце 90-х. Но разошлись мы уже в конце 80-х. Уже каждый стал дудеть в свою дуду.

Г. К.: Созвездие исчерпалось?

А. М.: Конечно! Я не хочу себя сравнивать с Битлами, но и они, более успешные, тоже разошлись. Это нормальное явление. И с женами разводятся.

Г. К.: Я размышлял тут как-то о Вите Скерсисе, что он прошел эту «школу» сперва у вас, потом в «Гнезде», продолжавшуюся года три или четыре, а потом напрочь отказался от социальной темы и ушел в какую-то философию молчания и как бы концептуальность…

А. М.: Скерсис был из детской художественной школы на Кропоткинской, где я преподавал и ставил натюрморты. Там был еще Гена Донской, а потом Рошаль (Федоров) присоединился. Его родители были приятелями моих родителей и жили в одном подъезде с ними. А Скерсис был из них самый дикий и совершенно неграмотный. Мы его отправили в экспедицию к отцу Рошаля, который был археологом, чтобы он подучил русский язык. Что-то тогда получилось. А позже он ушел, возможно, потому, что не чувствовал себя равным остальным, не знаю. Но самый талантливый в художественной школе был, конечно, Донской. И, опять по классике, он потом сошел с ума. Великий художник обязан сойти. Там был еще один талантливый сумасшедший — кажется, его звали Розенблюм. Совершенно безумный! Вот он писал такие абстрактные картины, что мама миа! На огромных рулонах бумаги!

Г. К.: В общем, можно утверждать, что этот период был суперплодотворный.

А. М.: Конечно, это еще был подъем. К сожалению, Россия c тех пор никуда не сдвинулась с этого чертового соц-арта, так и гниет! Я не вижу никаких изменений. И там по-прежнему мало денег. А в Америке в искусстве сумасшедшие деньги крутятся. Потому что вообще в стране огромная масса денег и, как в свое время в России, их просто некуда девать. И мне самому, я надеюсь, хватит тех денег, что я заработал, до конца жизни.

Москва — Нью-Йорк, январь 2021

Лев Рубинштейн МЫ ВСЕ СФОРМИРОВАЛИСЬ В НАЧАЛЕ 70-Х

Георгий Кизевальтер: Хотя ты прозвучал в Москве как неортодоксальный поэт в середине 70-х годов, по возрасту ты должен был бы начать в конце 60-х. Как ты входил в круг «левых»? Знаю, что Елизавета Мнацаканова сыграла значительную роль в воспитании вас с Сумниным как поэтов. Кто там был еще из интересных фигур?

Лев Рубинштейн: Все-таки это было не в 60-х, если мы говорим о Мнацакановой. Это уже ближе к середине 70-х. В основном там были мы с Сумниным, и еще Герловины, хотя не так активно. А предыстория такова. Мы с Андреем подружились в начале 70-х с композитором Аликом Рабиновичем[173], который году в 1974-м уехал в эмиграцию. Елизавета Аркадьевна была подругой его отца, с которым они, кроме того, были и земляками по Баку. Отец его был довольно странной, таинственной фигурой: служил в КГБ каким-то интеллектуалом, то ли переводчиком, то ли консультантом, но имел чин. И Алик поэтому не очень любил о нем рассказывать. А Елизавета Аркадьевна работала музыковедом и редактором в издательстве «Музыка» и, хотя она была армянка из Баку, выросла в немецкой культуре и с детства говорила и читала по-немецки. И это обстоятельство сыграло в ее биографии большую роль, почему она вскоре и уехала в Австрию. При этом она писала стихи, занималась визуальной поэзией и была очень авангардным человеком. И я бы не сказал, что она нас чему-то научила, но со многими интересными вещами познакомила. В сущности, да, она сыграла довольно большую роль.

Г. К.: Интересно, видишь ли ты отличия в менталитете авторов 1960-х и 1970-х? В особенности в плане оптики, системы взглядов, используемых художниками и поэтами в их восприятии мира, искусства и т. п.?

Л. Р.: Я все же не отношу себя к 60-м годам. Допустим, с Андреем мы были знакомы еще со школьных лет, потому что ходили вместе во Дворец пионеров в литературный кружок, но знакомы были шапочно. В 60-х главными людьми были СМОГи, а мы были помоложе и, хотя им не противостояли, старались от них дистанцироваться. Дело в том, что они были старше всего на два-три года, но уже воспринимались как предыдущее поколение. Вот они были люди 60-х годов. А с Монастырским мы стали дружить в самом конце 60-х. Я даже точно могу сказать, что это произошло непосредственно перед чехословацкими событиями в 1968 году. Дружбы в то время заводились как-то бурно и спонтанно. Мы встретились случайно на Солянке, и он пригласил к себе в Малый Ивановский переулок, где жил в коммуналке со своей первой женой, что была лет на семь его старше. После этого я стал к ним ходить и, поскольку это был центр, мы стали видеться чуть ли не ежедневно. Мы были долгое время очень близки и дружны и даже стали такой неразрывной парой поэтов «Монастырский-и-Рубинштейн». При этом мы постепенно обрастали друзьями — в основном среди художников. Друзья все были художниками: Андрей Демыкин, Валера Герловин, Леша Паустовский. Так что сформировались мы все в начале 70-х.

Г. К.: А что, в то время в твоем круге разве не возникало никаких интересных фигур среди поэтов?

Л. Р.: Ну, вот поэтов было немного! Понятно, что они «были», но мы всегда занимали позицию как бы вне всего, с пафосом отличия. При этом я слышал какие-то имена, в том числе своих ровесников, но знакомство с ними стал водить позже. Например, я знал с начала 70-х о существовании Ольги Седаковой, года с 1974-го — о группе «Московское время», где были Гандлевский, Сопровский, Цветков, и мы даже здоровались при встрече. Ты помнишь, что я в то время был очень радикально настроен и все те, кто писал в столбик, мне были жутко неинтересны. Хотя я их знал и мы были знакомы.