Реки не замерзают - [7]

— А у вас чаек готов? Вот и слава Богу!

Он перекрестился на иконы, прочитал молитву и, сев за стол, спросил:

— Ну что, все тебе рассказала Нина Григорьевна? Небось так расписала, что хоть в Патерик пиши?

— А что? — подала та голос. — И напишем. Пусть все знают. А то, видишь ли, учат людей атеизму. Еще и научным его называют. Вот погодите…

— Ну, уж раздухарилась, мать, — широко улыбнулся батюшка, — кому надо знать, уже знает, а кому надо узнать — узнает. Любящим Бога все способствует ко благу: и знание, и незнание, и ночь, и день, и непогода, и бездорожье, и болезнь и даже сама смерть. Так или иначе — верующий в Бога не постыдится. Вот такой урок. Что ж, — батюшка встал из-за стола, — давайте молиться на сон грядущий, утро вечера мудренее…

Ночью Анне снилась мама. Она сидела в саду на скамейке и мирно беседовала с кем-то, очень похожим на отца Прохора, по крайней мере, таким же мудрым и лучащимся добрым теплом…

Рано утром всех разбудил стук в окно. Приехал Семен известить батюшку о смерти матери.

— Вы как уехали, — ломая в руках шапку говорил он, — она через час и отошла. Перекрестила меня, вздохнула и все. Токмо вас и ждала…

Анна заметила, как внимательно смотрел отец Прохор на Семена, словно призывал к чему-то, но только молча, без слов. А тот ежился под его взглядом и кривая загогулина его бровей ходила ходуном… Договорились насчет отпевания, батюшка ушел, а Семен еще долго о чем-то говорил с Маркелом. Оба они размахивали руками и энергично утаптывали валенками снег, а Маркел вдобавок то хватался за свою лопату, то нервно отталкивал ее прочь…

День пролетел незаметно. Анна беседовала с батюшкой, помогала Нине Григорьевне готовить обед, чистила в храме подсвечники. А под вечер, когда отец Прохор с Ниной Григорьевной отлучились ненадолго в деревню, в избу, пару раз кашлянув перед дверью, вошел Маркел. Он обстучал шапку о дверной косяк и, тряхнув кудлатой головой, сказал:

— Вот ведь чудо, кому сказать?

Он виновато посмотрел на Анну, словно прощение просил за недавние свои грубые слова. А та вдруг заметила, что лицо его странным образом просветлело и помолодело. Сейчас Маркел действительно выглядел на свои годы.

— Я вот все думаю, — протянул он с расстановкой, будто вел свой привычной разговор с кобылой Вишней, которая, известное дело, требовала в общении обстоятельных разъяснений, — есть все таки в жизни справедливость, есть. Вот представь, кабы померла Анфиса без напутствия, тогда бы точно не было. Ведь всю жизнь ходила бабка в Церковь. Я вот недавно тут, а видел ее частенько — пешком приходила, уж и хворая была. Так-то! Но не осталась! Почувствовал отец Прохор. Он такой! Он все видит и всех жалеет. Вот и Семен говорит, что как поглядел на него батюшка, словно насквозь прожег. Перевернулось, говорит, все у меня. Ведь злодей я, душегуб. Над матерью-то, говорит, своей как измывался? Хоть бы раз до церкви-то подвез. Мол, хочешь старая дура ходить, так ногами пешими ходи. А теперь, говорит, я и сам пойду. Пусть хоть с работы погонят, все одно пойду! Вот так человека разом развернуло. А какой, если подумать, он душегуб-то? Вот я, другое дело. Я уж из душегубов душегуб. Если бы не батюшка, не знаю что и было бы со мной. Меня ведь такая злоба прежде душила: всему миру хотел в глотку вцепиться. Э-эх… — он сокрушенно махнул рукой и продолжал: — Я вот что тебе скажу: если Христос такой, как наш отец Прохор, я никогда от Христа не отстану, всегда с Ним буду…

Анна хотела поправить Маркела, ведь не правильно он сказал, да батюшка и сам бы поправил. Не возможное это дело, чтобы Христос на кого-то из нас был похож, даже на самых достойных. Это мы можем лишь подражать Ему, и уже одно это делает нас лучшими, такими, как батюшка, например. Анна уже готовилась все это сказать, но тут заметила на лице Маркела, как раз в уголке глаза, крупную слезинку, словно большая снежинка из снежного водоворота, который закручивал он весь день своей лопатой, затаилась на его лице и теперь вот, растаяв, себя обнаружила. Нет, вовсе не нужно было никаких слов — Анна совершенно ясно это поняла, молча подошла и просто коснулась его большой и темной, словно вырубленной из куска мореного дуба, ладони.

Всегда буду с Ним, — эхом повторил Маркел свои последние слова и, резко развернувшись, выбежал из дома…

Вернулись батюшка и Анна Григорьевна. Разговаривали, ужинали, молились — и все это время Анна переполнялась чувством какого-то странного восторга. Внутри нее все ликовало и пело, она ощущала себя в центре необыкновенной тайны, когда самое неведомое и сокровенное вдруг проясняется, становится близким и понятным. Это чудесное ее состояние продолжалось до тех пор, пока глаза ее наконец не сомкнулись, и она не погрузилась в глубокий сон…

Утром отец Прохор благословил ее в дорогу.

— Не забывай поминать в своих святых молитвах, — напутствовал он, — ждем и будем всегда тебе рады.

Анна последний раз спустилась с крыльца во двор и немного постояла, глядя на деревья Никольского погоста. Потом обошла дом, перешагнула низкую, наполовину скрытую сугробом изгородь и остановилась на краю поля…