Одни из них, балансируя в воздухе руками, переходили по узкой железной полосе из конца в конец с таким равнодушием, точно шли по своей комнате. Другие с металлическими масками на лицах сидели и полулежали верхом на фермах, и под их руками вспыхивали синие огни электросварки.
Туман клубился над широкой рекой, смешиваясь с клубами паровозного пара.
Ажурные стрелы подъемных кранов и дерриков, все до одного, были подняты кверху.
— Посмотри, — сказала Валя — стрелы голосуют…
— За что же они могут голосовать?
— Ну, конечно, за то, чтобы поскорей выстроили Днепрострой.
Маленькие паровозики кричали на плотине все оглушительней. Там зажигались уже огни, и седая тяжелая пена водопадов отливала перламутром.
Люди, копошившиеся на плотине, казались отсюда такими маленькими, и как-то не верилось, что все эти огромные сооружения сделали именно они.
Валя объясняла Реджинальду, как будет все устроено на плотине и как будут опускаться щиты Стоннея.
Он все это знал и без нее, но ему хотелось проверить, правильно ли она будет объяснять.
— Знаешь, — сказала Валя, — когда будет мировая революция, то на Филиппинских островах мы устроим сад отдыха для трудящихся, где каждый сможет получить в день по десять кило винограда и тридцать апельсинов и даже больше. А Норвегию, наверно, превратят в детскую зимнюю базу, где будут ледяные стадионы и разные развлечения для детей всего мира. Когда они озябнут, они смогут на дирижабле полететь в Крым или в Италию и там обогреться на солнышке. Но китайчатам следовало бы давать больше винограда, потому что они всегда голодали. А всех капиталистов, которые останутся в живых, я переселила бы на какой-нибудь остров у северного полюса…
— А как же Америка? — спросил Реджи, обеспокоенный за судьбу своей страны.
— Вот этого я еще не знаю, — сказала Валя. — Может быть, Америку превратят в большой автомобильный завод, — добавила она не совсем уверенно.
Вале очень хотелось, чтобы Реджи стал пионером.
Но Реджи был уже три года бойскаутом и у себя на родине привык смотреть на пионеров как на бунтовщиков и своих врагов. Валя не любила, когда он надевал свой защитно-зеленый костюм скаута, черный шелковый галстук и маленькую шапочку в виде пирожка.
— Опять нарядился в свою фашистскую форму! — говорила, она. — К этому прелестному костюму, мистер Реджинальд, нехватает еще одной вещи — свастики, нашитой на рукав…
Реджинальд говорил, что бойскауты тоже помогают бедным, и надо только выбрать хорошего президента, который сумел бы наладить порядок в стране.
— Но разве ты не видишь, что все твои президенты бессильны перед кризисом, и неужели тебе нравится, что повсюду в капиталистических странах безработица и голод?!. А бойскауты твои защищают капиталистов, которые заставляют рабочих голодать.
Однажды Реджи сказал Вале, чтобы она взяла его с собой, когда пойдет в Хортицу навестить пионерский лагерь.
В знойный августовский день они отправились в Хортицу. По дороге Реджи сказал, что он не против того, чтобы все были счастливы и сыты, и если бы его приняли, то он бы, пожалуй, вступил в пионерский отряд; он даже знает русский «Интернационал». Он хотел бы дожить до мировой революции, чтобы можно было перелететь на дирижабле из Норвегии в Крым.
Они шли по шоссе к немецкому поселку у Хортицы, где был расположен пионерский лагерь.
По дороге им то и дело попадались загорелые геодезисты. Они возились у своих нивеллиров в кепках, надетых козырьками назад.
Мимо них по узкоколейке пыхтя пронесся паровозик, волоча за собой платформы с пустыми бадьями от бетона.
Девушка-машинист, черная от копоти, высунулась из окошка и улыбаясь кивнула Вале.
Над головой девушки к паровозу был прикреплен плакат: «Все силы на выполнение промфинплана!»
Реджи и Валя шли по берегу Днепра, между обломков скал, изуродованных взрывами.
Берег здесь был очень крут.
Тысячелетние замшелые скалы спускались почти отвесно в воды старого Днепра.
Отсюда как на ладони была видна вся огромная территория строительства.
Синий вздувшийся Днепр перерезал ее посредине.
На правом берегу — ровные геометрические линии поселков, нежно-зеленые пятна молодых парков, розовые кирпичные крыши американских коттеджей, столпившихся вокруг квадратной глыбы главного управления. Немного подальше — белое здание фабрики-кухни, напоминающее своими трубами пароход, выброшенный на сушу, за ним блестят на солнце застекленные корпуса механических мастерских.
Плотина похожа отсюда на огромный бетонный гребень, воткнутый в седые кудри Днепра, а металлические конструкции линии передач, железное кружево ее арок и виадуков кажутся отсюда легкими и воздушными.
Реджи и Валя свернули на узкую дорожку, которая шла над самой водой.
Это место славилось своим чудесным эхо.
Чей-то молодой голос кричал внизу, на лодках:
— Кто была первая дева-а?..
— Ева-а, — раскатывалось в скалах.
Они проходили мимо столбов с большими желтыми ярлыками, на которых череп и кости зловеще пронизаны молнией, и надпись тревожно кричит на двух языках:
«Не трогать! Не торкатысь! Смертельно!»
Но монтер, взлезший на один из столбов, вероятно, не боялся смерти.
Он висел, уцепившись за столб железными когтями, и чашечки изоляторов склонялись над его головой белыми гроздьями фарфоровых колокольчиков.
