Разные люди - [14]

— Куда там! — Аптекарев поднял незрячие глаза к небу и протяжно вздохнул. — Горбатых разве что могила исправит. Вчера они стащили Апулея и Петрония!

— Что вы говорите?! — расстроился Тихий. Любознательный адвокат смолоду собирал редкие книги по истории и искусству Древнего Рима, и Тихий не мог не сочувствовать его потере. — Неужели?

— То, что ты слышишь! — Аптекарев снял кепку, ладонью вытер усеянный каплями пота высокий лоб и машинально пригладил редкие седые волосы, напоминавшие детский пушок. — Я трижды проверил! После того как они стащили Брокгауза и Эфрона, я каждую книгу на ощупь знаю. Осталось-то всего две полки, да и те далеко не полные.

— Что же делать, Николай Парфенович? — озабоченно произнес Тихий. — Может быть, разменять вашу квартиру, и кончен бал? Разъедетесь с ними, заживете отдельно, и все как-нибудь наладится.

— Тебе, Гошенька, легко говорить, а попробуй-ка войти в мое положение… — Аптекарев всхлипнул и тотчас прикрыл глаза морщинистой, сплошь утыканной старческими веснушками рукой. — Если бы не утрата зрения, я бы… хоть сию минуту перебрался в любую клетушку. Эх, Гошенька, знал бы ты…

— Вы не расстраивайтесь, Николай Парфенович! — успокаивал взволнованного старика Тихий. — Не стоит. Пока человек живет, всегда есть какая-то надежда…

— Некуда мне деться, Гошенька! — глотая слезы и продолжая всхлипывать, горестно говорил старик. — Все мои корни здесь, на Большом Сергиевском, все до одного. Как жить без корней? Ведь я прожил в своей квартире… постой-ка, постой-ка… пятьдесят семь лет и одиннадцать месяцев. Это тебе не фунт изюма! Привык к каждому камню и хожу в полном смысле слова с закрытыми глазами. К тому же народ у нас хороший, добрый народ. Все меня знают, ни в одном магазине не обвешивают и не обсчитывают. А когда дают мне сдачу, то серебро кладут в правую руку, а медные деньги — в левую. Помнят, что я держу их в разных карманах. Как же мне уехать отсюда? Посуди сам, в другом месте мне никоим образом не прожить.

— Но убиваться-то не стоит.

— Сам понимаю, но — увы! — ничего не могу с собой поделать! — Аптекарев в последний раз всхлипнул. — И себя жалко, и в особенности правнучку мою Ирочку. Во втором классе девочка, а такие слова произносит, что волосы шевелятся от ужаса. Вообрази, Гошенька, час назад выхожу вместе с нею из дому, и под аркой к нам с лаем подбегает какая-то веселая, совершенно безобидная собачонка. Так Ирочка на нее: «Иди ты, такая-сякая, туда-то и туда-то!»

— Что поделаешь… — со вздохом посочувствовал Тихий. — Николай Парфенович, вы уж извините, я побегу, а то меня, по-видимому, заждались. Завтра, где-нибудь ближе к вечеру, я непременно загляну к вам на часок. Вы не против?

— Заходи, Гошенька, заходи, дорогой ты мой! — нараспев произнес старик, довольно кивая головой. — Большую радость ты мне доставишь, очень большую! На чем мы с тобой остановились? Постой-ка, постой-ка… Ах да, на том месте, где дьякон и фон Корен заканчивают обедать у Самойленки…

Чертовски жаль старика Аптекарева, думал Тихий, пересекая Большой Сергиевский переулок. Он шапочно знал Аптекарева лет двадцать, если не больше, однако тесно сблизился с ним лишь в последнее время. С ранней весны Тихий ежедневно заходил к старому адвокату и читал ему Куприна, а в конце лета — Чехова. Когда они закончили «Палату № 6», лица у обоих были мокрыми от слез, но они не стеснялись друг друга. Потом Тихий читал ему «Дуэль».

…— Ну, Тихий, ты даешь! — ворчливо произнес Яша Алеутдинов, отворив дверь и впуская друга. — Кадры давно прибыли, и прямо тебе скажу, на уровне! Конечно, не люкс, но вполне годятся.

— Откуда они? — вполголоса спросил Тихий.

— Чего не знаю, того не знаю! — Яша развел руками. — Я не из любопытных и никогда не допытываюсь насчет фамилии и где работают. Мне это без разницы. По-моему, они — торгашки.

На широченном модерновом диване в Яшиной большой комнате сидели две нарядные девушки с по-модному размалеванными лицами и броско наманикюренными пальчиками. Одна — длинноногая крашеная блондинка с чуточку раскосыми зелеными глазами и надменным выражением лица — показалась Тихому понахальнее, а другая — плотненькая, русоволосая, с короткой стрижкой — производила впечатление более скромной.

— Вот вам, ласточки, обещанный певец с гитарой под полою! — громогласно заявил Яша, подталкивая Тихого в спину. — Знакомьтесь: мой лучший друг Гоша Тихий.

— Зоя! — первой назвалась плотненькая девушка.

— Алла! — представилась надменная блондинка. — Тихий — это что, ваша фамилия?

— Нет, ласточки, это его прозвище, — пояснил Яша, усаживая девушек за накрытый стол. — Уж не помню точно, то ли в третьем, то ли в четвертом классе, когда все ребята на переменках играли в чехарду и орали благим матом, наш Гоша всякий раз бочком отходил к окошку с раскрытой книжкой в руках и мысленно был в тридесятом царстве. Вот тогда-то его и прозвали «Тихим». Он, прямо вам скажу, бесценный парень, но больно уж задумчивый.

— Поня-атно, — жеманно произнесла блондинка и взглянула на Тихого с оттенком легкого пренебрежения.

А темноглазая Зоя ласково улыбнулась и промолчала.