Раз пенёк, два пенёк - [91]
Ох, и плечики у тебя, девка! А щёчки — кровь с молоком! Молодость, молодость, э-хе-хе…
— Да шляпа всё это! — Борода отвела в сторону взгляд, — мусор порожняк гонит, стопудово. Короче, в деле — Петруха, я и Кудря. Ты с нами?
— Шурка? — не поверила своим ушам Вера, — он же зубоскалил больше всех!
— Кудря — в деле, — повторила Борода, — ну, а ты как, идёшь?
— Ну, если даже Шурка согласился, то мне грех отказываться! — снова рассмеялась черноокая красавица.
— Участковый завтра с утра собирается арестованного в район везти. Вот мы и займёмся Кабаном, пока мусор в отлучке. Давай, в пять утра, чтоб ко мне, то есть — к Прохору… как штык! — Клавка постучала себя по запястью.
— Хорошо, уговорила. На завтра возьму отгул. Всё, мне пора.
Девушка поспешила на раздачу — к котлам с кашей и шкворчащим котлетами противням.
— Повезло очкарику, — пробормотала вполголоса Борода.
— Что? — повернулась Вера.
— Не опаздывай, говорю, — почти нежно крикнула Клавка.
Ух, Верунчик! Реснички-бровки-грудка-плечики… Борода вздохнула и пошла на выход.
Ранним утром компания, состоящая из четырех человек, выдвинулась от Прохорова дома, по направлению к кладбищу. Впереди, раздвигая гигантские лопухи, с мешком за плечом, шагал Петя: он выбирал наиболее безопасный маршрут, минуя основную дорогу. За Синим, с лопатами на плече, продвигалась Клавка. Борода зорко осматривалась по сторонам — дело-то предстояло серьёзное!
Позади основных сил, след в след за ними, шли Вера и Шурка. Кудрявый ещё толком не проснулся — он, то и дело, зевал во весь рот, за что получал под бок несильные тычки от девушки.
— Ты что делал ночью? К Вике уже и дорогу позабыл, — журила с улыбкой практиканта Вера.
— Кино смотрел по телику допоздна. А что Вика? У неё муж есть, а я так, с боку припёку, — отвечал беззаботно Шурка.
— Ты хочешь серьёзных отношений? — игриво прищурилась девушка.
— А как же! Чтобы не только кормила, но и ещё что-нибудь… такое!
Шурка провёл одной рукой по воздуху, изображая женскую фигуру. До чего же иногда мешает гипс!
— Ах ты, малолетний негодяй! — собеседница снова ткнула парня под бок.
— Ой, больно, — притворно схватился за рёбра практикант, — и никакой я не малолетний, кстати. Мне уже, три месяца, как восемнадцать стукнуло.
— Извини, не знала. Большой и взрослый. По крайней мере, вино пить умеешь не по-детски, — съязвила, не удержавшись, Вера.
— Я уже давно не употребляю. Эти вон, — кудрявый кивнул на впереди идущих, — глушат, а я — нет!
— Молодец, хороший мальчик, — девушка взяла Шурку под ручку.
Группа приблизилась к мостику. До кладбища оставалось совсем немного. Перед самой развилкой они остановились.
— Кудря, оставайся здесь, на шухере постоишь. Если что, свисти. А ты, Верунчик, с нами пойдёшь. Будешь, э… консультировать, вот, — как обычно, Клавка взяла на себя руководство.
— У меня опыта нет в подобных делах. Я и так всё рассказала.
Заметно было, что Вера чувствовала себя не в своей тарелке. Она очень не хотела идти дальше.
— Что ты говорила, то все мимо ушей пропустили. Заново напомнишь, — Борода настаивала на своём.
— Мы быстро управимся, — попытался успокоить девушку Петя.
Он тоже с утра нервничал, поэтому перед «мероприятием» выпил вина. Вместе с Клавкой, впрочем.
— Лучше, чтобы Вера оставалась на мостике. Вы, как могилу откопаете, цинканёте. Она сбегает к вам, всё расскажет-покажет по-быстрому, и снова сюда вернётся. Подозрительно, если я один буду здесь торчать, как пенёк. А с девушкой — очень даже правдоподобно, натурально, — внёс своё предложение Шурка.
Вера с благодарной улыбкой посмотрела на практиканта. А, может быть, в этом взгляде было что-то ещё? У Шурки ёкнуло сердце.
— Ай, Кудря, хитрец! — прищурившись, ухмыльнулась Борода.
— Я же тебе говорил, что у Шурки не голова, а Дом Советов! Криво не насадит! — подмигнул «кенту» Синий.
— Добро, наблюдайте здесь, — решила Клавка, — Кудря, чтоб ушки на макушке!
Молодёжь осталась на мостике, а «старшее поколение» отправилось выполнять основную работу.
Ефимову ещё с вечера позвонило начальство и строго-настрого приказало: задержанного, ввиду его исключительной опасности для общества, в район самостоятельно не везти, а содержать под строгой охраной до прибытия конвойных. Вертолёт с солдатами прибудет ориентировочно к обеду.
Участковый усилил охрану, поставив возле дверей в камеру дружинника с двустволкой. А ещё, для пущей безопасности, он надел на подозреваемого наручники.
Приняв меры предосторожности, старший лейтенант решил разобраться с Панкратычевым донесением. Он оседлал служебный мотоцикл и отправился на поиски горе-плотника.
Дома Панкратыча, естественно, не оказалось. На стук в дверь вообще никто не открыл. Но настырный Ефимов долбился до тех пор, пока не отворила соседнее окно комендантша.
— Никого нет, Андрюша! Васька на работу ушёл, Кудря тоже с утра куда-то смылся, а Петя с Панкратычем уже несколько дней, как дома не ночуют.
— У Малофея Панкратыч! Водку пьянствуют вместе с Сусликом, в рот их драть! — раздался из глубины квартиры голос комендантского мужа.
Жилище Малофея давно состояло на учёте у местного стража закона. Что ж, пора нанести к нему визит. Участковый вежливо поблагодарил граждан и затарахтел, удаляясь.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.