Рай: Потерянный рай. Возвращенный рай - [14]

Всех четырех рек адских, чьи потоки

В пылающее озеро бегут,

Туда струи печальные вливая.

Вот имена тех рек: ужасный Стикс,

Река смертельной ненависти вечной;

Река печали мрачной –  Ахерон;

Коцит –  всечасно жалобой и плачем

Тревожно оглашаемый; затем

Свирепый, грозный Флегетон, чьи волны

Неугасимым пламенем кипят;

Вдали от них –  река забвенья, Лета,

Безмолвная и тихая, стремится

Извивами, как водный лабиринт;

Кто выпьет из нее –  сейчас забудет,

Чем был он прежде, что он есть теперь,

Печаль и радость, счастье и страданье.

За этою рекою материк

Лежит, холодный вечно, темный, дикий,

Бичуемый без перерыва бурей,

Несущею при страшном вихре град,

Который здесь не тает, а, скопляясь

В громадных кучах, образует нечто

Подобное развалинам дворца

Старинного; здесь лед и снег глубокий

Лежат, как топь Сербонского болота[48]

Меж Дамиатой и горою древней,

Что Касием зовется, где не раз

Бесчисленные полчища тонули.

Суровый воздух здесь морозом жжет,

И самый холод здесь огню подобен.

Ужасные, как гарпии, когтями

Влекут, вцепившись, Фурии сюда

В известный срок несчастных осужденных;

От крайностей жестокой перемены

Тем горше боль, а крайность тем сильней.

Чем более страшна другая крайность;

Перенесен от пламенного ложа

На лед промерзший нежный их эфир.

Окоченев, в столбы их превращает

Недвижные, и так они стоят,

Прикреплены; по минованьи ж срока

Их Фурии ввергают вновь в огонь.

И вот они вдоль русла Леты бродят

То здесь, то там, и скорбь их все растет;

Они хотят, стараются напрасно

Достать струи манящей их реки,

Чтоб утолить, хоть каплею единой,

В забвеньи сладком горе и тоску;

Казалось бы, один лишь миг –  так близок

Им край реки; но не велит Судьба:

Медуза и все страшные Горгоны[49]

Тот край заветный строго стерегут,

И самые струи бегут живого

Прикосновенья уст их, –  так бежала

От жаждущих уст Тантала[50] вода.

Так бродит, пораженная смущеньем,

Искателей отважная толпа,

От ужаса невольного бледнея;

В глазах испуг: теперь они лишь видят,

Какой печальный жребий выпал им,

И нет им ни утехи, ни покоя.

Они проходят множество долин

Угрюмых, мрачных, много стран печали,

Чрез много гор высоких –  то морозных,

То пламенных, –  чрез множество утесов,

Пещер, болот, стремнин, ущелий, топей, –

На всем лежит зловещей смерти тень;

Вокруг –  мир смерти, созданный проклятьем

Всевышнего, –  Зло, годное лишь Злу,

Тот мир, где все живое умирает,

Лишь смерть живет и где, извращена,

Природа лишь чудовищ порождает –

Одних лишь чудищ страшных, безобразных,

Невыразимо гнусных –  хуже всех,

Что сочинили сказки или ужас

Когда-либо внушил воображенью, –

Горгон и Гидр[51] и яростных Химер[52].

Меж тем, противник и людей и Бога,

Летел на быстрых крыльях Сатана,

Воспламененный мыслями о цели

Своей высокой; к Адовым вратам

Он направлял полет свой одинокий.

То вправо уклонялся он, то влево,

То, крылья распластав, летел внизу,

То ввысь взвивался к пламенному своду.

Как издали, как будто в облаках

Повисший, флот виднеется, плывущий

На парусах от берегов Бенгальских

При ветре равноденствия попутном

Иль с островов Терната и Тидора[53],

Откуда много пряностей везут

Купцы; как держат путь они торговый

Чрез море Эфиопское до Капской

Страны и ночью к полюсу стремятся –

Таким, паря вдали, казался Враг.

И вот уж стены Ада показались –

Высокая –  до самой крыши страшной;

Втройне тройные были в них врата –

Три медных, три железных, три алмазных

Объятых вкруг огнем, который их,

Однако, не сжигает. Пред вратами

С той и другой сидело стороны

По страшному чудовищу; до чресл

Одно из чудищ женщиной казалось,

Притом красивой, –  остальное ж тело

Громадное покрыто чешуей,

В извивах, как змея, тянулось, жало

Смертельное неся; вокруг нее

Псов адских стая, лая непрерывно,

Кружилась, страшно разевая пасти,

Как Церберы[54], творя ужасный шум;

Порою же они по произволу

Иль если им мешало что-нибудь,

К ней заползали в чрево, там скрываясь,

И продолжали лаять там и выть,

Хотя незримы; далеко не столько

Ужасны были псы свирепой Сциллы[55],

Купавшейся в том море, что проходит

Проливом меж Калабрией и берегом

Тринакрии[56] охрипшим; лучше их

Те псы, что мчатся за ночной колдуньей,

Когда она, по тайному призыву,

По воздуху летит, куда ее

Влечет приятный запах детской крови,

Чтоб с ведьмами лапландскими плясать,

Заклятьем ясный месяц помрачая.

Другой ужасный образ –  если можно

Такое слово применить к тому,

Что не имеет образа, в чем трудно

Иль невозможно члены различить,

Ни рук, ни ног не видно и все тело

Какой-то тенью кажется неясной, –

Сидел недвижно, сумрачный как ночь,

Ужасен и свиреп, как десять Фурий,

И грозный, как сам Ад, вооружен

Огромным дротом. То, что головою

Казалось в нем, венчалося подобьем

Короны царской. Сатана к нему

Приблизился; чудовище, поднявшись,

Пошло к нему громадными шагами,

И от шагов тех содрогался Ад.

Враг, не смутясь, смотрел и удивлялся,

Что б это быть могло, –  но не страшился:

Ему ничто из всех созданий мира

Не страшно было; все считать ничтожным

Готов он был; лишь Бог и Божий Сын

Ему могли быть страшны. И, с презреньем

Смотря навстречу, так он начал речь:

«Кто ты, ужасный образ нестерпимый,

Что, хоть свиреп и грозен, смеешь ты,

Противостав всем телом безобразным,

Мне заграждать дорогу к тем вратам?