Яна и Ян

Теперь я делю свою жизнь на два периода: один — до «времени дождей» и моего семнадцатилетия, в котором остались Михал, Пушинка и прочие, уже не интересовавшие меня дела и люди, и другой — тот, что начался встречей с Яном.

«Временем дождей» назвала март этого года Моника. Лило тогда как из ведра. Все улицы были запружены снующими взад-вперед, похожими на мухоморы зонтиками. Однажды утром раскрыла зонтик и я, чтобы не испортить первую в моей жизни модную прическу. Ведь неопрятная продавщица — не продавщица — таков девиз нашей заведующей. И вот, проводя этот свой девиз в жизнь, она красит волосы в морковный цвет и надевает рабочий халат из силона такого же цвета. Поэтому, сидя за кассой, она очень напоминает толстенькую каротель, говорящую человеческим голосом: «Благодарю вас, заходите к нам еще. Яна, предложи даме пластинку с тем замечательным вальсом, «Время роз». Дана, ты опять кокетничала с покупателем. Магазин — не бюро знакомств, а школа хорошего воспитания!»

Когда вечером я покидаю «школу хорошего воспитания», то кладу зонтик в сумку, набрасываю на голову капюшон и иду домой пешком. Я люблю дождь, особенно весенний. А эту весну я ждала с нетерпением. У меня было какое-то странное предчувствие, будто весной в моей жизни обязательно произойдет что-то важное.

В тот день, когда это наконец произошло, в магазин заехала Моника и сказала, что отвезет меня домой, — как только ей исполнилось восемнадцать, отец стал давать ей ключи от «Москвича».

— При дождливой погоде машина незаменима, Яна. Сейчас ты увидишь, как она поплывет по этому безбрежному морю!

«Дворники» едва успевали стирать струйки воды на переднем стекле. Но Моника вела машину быстро и уверенно. Она вообще была уверенным в себе человеком, и мне ничего не оставалось, кроме как восхищаться ею. Правда, после истории с Михалом мы уже не были самыми близкими подругами, но все-таки поддерживали дружеские отношения. Мы говорили о нашей компании, распавшейся после несчастного случая с Пушинкой. Он все еще был в гипсе и лежал в больнице. Моника сказала, что познакомилась с отличными ребятами и что у нее есть «новое открытие». Тем самым она давала мне понять, что с Михалом у нее все кончено.

Она подвезла меня до большого продовольственного магазина — вечером к нам должны были прийти гости, и нужно было кое-что купить. Недалеко оттуда, в парке, росли два моих любимых крокуса — фиолетовый и желтый. Не прибило ли их дождем? Нет, крокусы не поддались ему и даже цвели. Как я обрадовалась этому!

Домой я опять пришла промокшая до нитки, замерзшая, в грязных-прегрязных сапогах. Передняя была полна испарениями от мокрых курток — значит, все уже вернулись с работы. Но дома оказалась только одна мама.

— Ты соображаешь хоть немного? — воскликнула она, рассердившись, когда увидела меня. — Бродишь по улице в такую погоду! Ты как отец. Тот после работы непременно должен пройтись.

— «Ты соображаешь хоть немного»! — сказала я шепотом девушке в зеркале, висевшем в передней, как только мама ушла на кухню.

Потом я насмешливо улыбнулась этой девушке, а она улыбнулась мне. У нее были довольно красивые зубы, но это, наверное, все, что было в ней хорошего.

— Ну и выглядишь же ты! — опять обратилась я к девушке.

Я никогда не была высокого мнения о своей внешности, а зеркало в передней подтверждало это мнение с откровенной беспощадностью. Совсем другое дело — зеркало в ванной. Оно, вероятно, было волшебным, потому что вечером, особенно после душа, из него смотрела на меня девушка с такими выразительными глазами… ну, почти что интересная. Но разве кто-нибудь, кроме меня самой, увидит мое отражение в этом зеркале?

— Яна, что ты там делаешь? Иди накрой на стол!

— Уже иду…

Я вздохнула: ну никакой возможности уединиться!

— Где же застрял отец? Вы меня замучаете!

Папа вошел чуть ли не в ту же минуту, мокрый, замерзший. Я закусила губу, чтобы не рассмеяться. Он так похож сейчас на доброго великана из сказки! Папа работает кондуктором трамвая, но мог бы преподавать в школе историю или ботанику. А еще он обожает музыку. У нас с ним есть абонементы на концерты «Пражской весны». Мама с Иркой больше любят оперетту и часто ходят в театр «Карлин».

— Росяночка, — прошептал заговорщицки папа, — ты знаешь, что в парке уже цветут крокусы?

Я бросилась ему на шею — нет для меня на свете никого ближе папы, нет другого человека со столь же родственной душой.

Мы сидели в кухне. Круг света от лампы с абажуром падал на стол. Хотя мы редко собирались вот так, все вместе, мне казалось, что всю свою жизнь мы, четверо, провели в этом круге света. И всю жизнь мы смотрели на пятно, что пробивается под потолком сквозь свежую побелку.

— Ирка, вам с папой нужно как-нибудь слазить наверх, наверное, опять крыша прохудилась.

— Плевал я на эту развалюху пани Балковой! Пусть крыша свалится ей на голову, если она не хочет даже гроша дать на ремонт.

— Не очень-то плюй, ведь она свалится на голову и нам.

Мама кажется еще очень молодой, но нашим семейным кораблем она управляет так же уверенно, как своим трамваем. Она умело руководит даже товарищем Ирки, Петром, по прозвищу Орешек. Живет он напротив, на соседней улице. Как и Ирка, выучился на автомеханика, но страшно любит театр. В Пушинкиных пьесах он всегда был лучшим исполнителем и серьезно мечтал поступить в Академию музыкального и театрального искусства, но учиться там надо очень долго, а воспитывает его одна мама, которая получает лишь пенсию по инвалидности.