Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана - [185]

— Хватит, Чук, — твердо сказал Артур. — Довольно, довольно. Давай-ка забудем об этом до лучших времен. — Он посмотрел ей в глаза.

Внезапно она усмехнулась, кивнула и погладила его по руке:

— Добро пожаловать обратно в человеческую расу.

— Рад стараться, — вежливо ответил он.

— Это тоже из словарных запасов Вильмы? — спросил я.

— Как странно, — сказал Артур. — Я ведь так толком и не знал ее, правда? Сегодня понял одну странную вещь. Я могу очень живо ее себе представить, как она стояла, как сидела, как ходила. Но во всех воспоминаниях она повернута ко мне спиной. Совершенно не могу вызвать в памяти ее лица. Могу вспоминать, какого цвета у нее глаза, но не могу их себе представить. Так что теперь кто-то, кого я совсем не знал, мертв. И… она была замужем за кем-то, кого я не очень-то хорошо и знаю. Так мне и видятся два чужака, живущие в этом доме на берегу. Тебе это что-нибудь говорит?

— Это мне говорит, — сказала Чук. — Трэв, пожалуйста, а что случится сегодня вечером? Пока вы оба не вернетесь живыми и здоровыми, я совсем ополоумею. Пожалуйста, расскажи мне.

Глава 13

Когда я свернул на темно-зеленом седане в Клематис-Драйв, было уже совсем близко к одиннадцати. Окна других домов зияли чернотой. Продающихся и сдающихся было больше, чем занятых. Приблизившись к дому Уаттсов, я заметил, что фонарь над входной дверью не включен. Поэтому снова нажал педаль и тронулся с места, сказав Артуру:

— Боюсь, адвокатик еще в полусознательном состоянии.

В доме горело всего несколько огней. И только раз, проезжая мимо, я заметил в темноте у бокового газончика за гаражом нечто такое, что заставило меня издать слабый возглас удивления.

— В чем дело? — насторожился Артур.

— Белый «линкольн» старого доброго Бу, там, сбоку. Почти незаметен. Верх опущен. Видишь?

— Да. Вижу. О, Боже мой! Ты не думаешь, что нам лучше вернуться?

Я ничего не ответил. Свернул налево, на следующую же улочку, и после первых пяти домов вокруг уже не оставалось ничего, кроме пустой невозделанной земли, где асфальт переходил во влажную грязь с глубокими колеями. Я дал задний ход, увяз, потом развернул машину, выключив в последний момент фары, и тут же скрылась водянисто-бледная луна. Я въехал передними колесами на бордюр и поставил машину в тени пальмовой кроны. В наступившем молчании лишь ветер теребил ее листья, напоминая шелест дождя.

— Что собираешься делать? — спросил Артур. Голос его вибрировал от волнения.

— Надо взглянуть. Машины обоих Уаттсов стоят там. Я пройду здесь напрямик и выскочу за домом. Вон там, где горит. А ты подождешь меня здесь.

— А что, если т-ты попадешь в беду, Трэв?

— Тогда я либо вернусь на своих двоих, либо нет. Если не вернусь и если ты решишь, что сможешь это выдержать, постарайся подойти как можно ближе и посмотреть, в чем дело. Только никакого риска. Действуй по своему усмотрению. Вот здесь, — я вынул пистолет из кармана пиджака и вложил ему в руки, — подниматель духа.

Мне необходимо было превратить этот бледный тростник во что-нибудь более прочное, просто на всякий случай. Даже ценой того, чтобы чувствовать себя голым.

— Не нравится мне это, — сказал он и не был одинок в оценке ситуации.

— Если дело обернется очень и очень плохо, поезжай, возьми Чук и быстро-быстро убирайтесь из этого района. Возьми эту машину и гони всю ночь прямо до Таллахасса. Утром свяжись с человеком из команды Генерального прокурора. Запомни его имя. Вокелер. Трумен Вокелер. (Он повторил его вслед за мной.) И больше ни с кем не говори. Если его нет, потребуй, чтобы за ним послали. И вы с Чук будете с ним откровенны. Во всем. Он все поймет. Доверься ему.

— А почему бы нам просто не…

Я вылез из машины и захлопнул дверцу. Прошел метров пятнадцать по полю, остановился и подождал, пока глаза не привыкли к темноте настолько, чтобы различать контуры предметов на земле и не споткнуться о карликовую пальму или низкий кустарник. Я сохранял ночное видение, не глядя прямо на огни дома. За задней границей их владений начинались густые заросли, и, двигаясь на просвет, я наткнулся на шаткую изгородь, достаточно низкую, чтобы через нее переступить. Оказавшись на заднем дворе, отступил в тень, изучая дом и освежая в памяти его внутреннюю планировку. В окнах кухни горел свет. Свет из гостиной падал квадратами на клумбы и темневшую на террасе мебель. До меня не доносилось ни единого звука. Только странный мерцающий свет, который меня озадачил. Чуть-чуть сдвинувшись вбок, я смог заглянуть через окно в гостиную. Крейн Уаттс пластом лежал в большом зеленом кресле, обтянутом кожей, ноги откинуты на подушку и голова свешивалась набок. Я не мог различить ни движения, ни звука ни в одной из частей дома и не видел ни души.

Добравшись до дома со стороны гаража, я пригнулся, пробежал до «линкольна» и подождал, став на одно колено и прислушиваясь. Осмотревшись, подошел и заглянул в пустую машину, потом наклонился и насторожился. Ключей в ней не было. Я обошел ее сзади, нагнулся и попробовал ближайшую выхлопную трубу. Она была чуть теплая, почти остывшая. Помня, как он водит машину, я мог догадаться, что после приезда прошло довольно много времени. Я переместился поближе к дому, обогнул угол и оказался у входной двери, готовый распластаться среди запущенных посадок, если на улице появится машина. Навесные рамы окон гостиной, выходившие на эту сторону, были распахнуты почти настежь. Я прошел, пригнувшись, под ними и осторожно выпрямился. Отсюда Крейн Уаттс был виден под другим углом. Все, что я мог разглядеть, — это его вытянутые ноги на подушке и свисавшую руку. Лицо было повернуто к телевизору. Звук почти полностью убран. На экране симпатичная негритяночка. Камера наехала крупным планом — белые зубы, трепет язычка, напрягающееся горло, быстрая артикуляция губ. И полное молчание, полное, пока я не услыхал слабый гудящий храп человека в зеленом кресле. И еще один…