Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана - [186]

Я пригнулся и двинулся дальше по фасаду к дальнему углу. Обогнув его, заметил, какую длинную тень оставляю за собой, понял, что встал как раз напротив единственного уличного фонаря и что это очень хороший способ определить, где я. Из темноты раздался звук «хоп!». И свистящая струйка воздуха коснулась справа моего горла, а следом за ней тут же точный удар свинца в ствол пальмы в ста метрах за спиной.

Говорят, когда Уити Форд попытался первым схватить беглеца, тот как раз наклонился. Наклонился, понял, что происходит, и дернулся в другую сторону, но ему пришлось преодолеть инерцию собственного тела, прежде чем он смог двинуться обратно. Я потерял равновесие. И страстно пожелал оказаться в безопасном месте, которое покинул. Либо он пользовался дешевым глушителем, либо самодельным, либо хорошим, но уже много раз испробованным. Хорошие издают звук «хафф!», а не «хоп!». Нет, я не вспомнил всю свою прожитую жизнь за долю секунды. Я был слишком занят тем, что восстанавливал равновесие, менял направление и думал. Как по-дурацки, как… как Артур. Я не слышал следующего «хоп!». До меня донесся лишь кошмарный раздирающий звук, когда пуля оторвала всю верхнюю часть головы слева столь окончательно, что мир затмился нескончаемой белизной, в которой даже не было последнего ощущения падения.

…Моя голова лежала в мешке с рыбой, среди мерзкого зловония, разбавленного запахом машинного масла. Рука была где-то в стороне, за углом, на другой улице, совершенно равнодушная к требованиям хозяина. Если ты не идешь, сказал я ей, пошевели пальцем. Она пошевелила: никаких проблем, босс. Попробуем другую руку. Правую. Хорошую. Но это совер-шенно не-воз-можно. Я разрезан пополам, от макушки до промежности, и в рану вставлен плексиглас, сквозь который они могут наблюдать движение частиц тела, все эти крошечные внутренние насосики и пульсации.

Взбунтовавшаяся рука всплыла вверх и парила, невидимая, где-то там, позади. На что-то наткнулась, что-то толкнула, и мешок с рыбой исчез, а я очутился в потоке свежего ночного воздуха, сделал одно крохотное движеньице, другое, посмотрел на две скользящие луны, два абсолютно одинаковых полумесяца. Так, сейчас. Это необычно. У каждой звезды был близнец, и они находились в тех же отношениях между собой, что и две луны. Я боролся с какой-то мощной концепцией двойственности, чем-то таким, что, если бы мне удалось ухватить его и привести в связный вид, в корне изменило бы будущее всего человечества. Но все время пыталось вмешаться какое-то раздражавшее меня временное беспокойство. Надо мной была кренившаяся могильная плита. Вернее, две, переходящие одна в другую. Я присмотрелся, и плита превратилась в две белые кожаные спинки передних сидений, все так же перетекающих одно в другое, и путем болезненных логических рассуждений я установил, что лежу на полу перед задними сиденьями машины. И внезапно оказалось, что это машина Буна Уаксвелла, а я мертв. Пойман наклонившимся. Я потянулся рукой к голове, чтобы понять, отчего я умер. Это было очень высоко и очень больно. Сплошь вырванное и поджаренное мясо. Какая-то смесь и неразбериха, которые никак не могли быть мною. Я попытался отыскать вторую половину самого себя. Рука, более послушная и покорная, поползла ощупывать тело. И нашла скучное, мертвое мясо. Но когда я пощупал его и нажал, то какая-то глубокая приглушенная боль объявила себя моей правой рукой. Я с усилием отогнул край вонючего брезента, снова упавшего мне на лицо, оттолкнул его вниз и в сторону. Умереть — это одно. А вот стать пищей для крабов — это гораздо менее приятно. Парень наверняка относился к этому весьма небрежно. Убил меня, сунул в машину, набросил сверху брезент. Позаботится о теле, когда будет время. Но если окажется, что тело исчезло…

Дотянувшись, я нашел, где открывается задняя дверь. Раздался щелчок, и я задергал здоровой ногой, немного съехал с подножки, пытаясь открыть дверь. Я толкал снова и снова, пока мои плечи не легли на подножку. Но голова свисала вниз. Я подложил здоровую руку под затылок, приподнял его, снова подергал и выскользнул наружу, так что плечи оказались на дерне, а бедра все еще оставались наверху, на подножке. Еще два рывка — и бедра съехали на землю. Тогда я смог сбоку здоровой ногой оттолкнуться от машины. Помертвевшая нога выпала следом за мной. Перевернуться оказалось великим подвигом, для которого потребовалось тщательно все спланировать и нужным образом поднять помертвевшие части тела в те позиции, где сработает сила земного притяжения. Дважды я почти достигал точки равновесия и лишь на третий раз перевалил через нее.

Потом, передохнув, приподнял рукой голову, чтобы оглядеться. Все двоилось. Всех отдаленных предметов было по два. Близкие предметы состояли из двух, перетекающих один в другой. Я поморгал — не помогло. Я лежал между его «линкольном» и стеной гаража. И уже начал сомневаться в том, что умер окончательно. Рыхлая земля должна быть… вон там. Я беспокоился о том, как перелезу через ограду, когда доберусь до нее. Если доберусь. Сюда. Назад, за гараж, потом налево. Прямо вдоль стены гаража и дома. До веранды. Свернуть направо. Вдоль края веранды, а потом уходить отсюда напрямик через двор.