Рассказы - [35]

Она встала на колени у высокого алтаря, и что-то сжало ей горло, из глаз хлынули слезы. Молитвы так и просились одна за другой на язык. Уж сколько времени не видела она настоящей церкви, чтоб честь по чести убрано к празднику — цветы, свечки, пахнет воском и ладаном. Наша в Уинстоне гóре, а не церковь — кто там будет молиться как следует?

«Смилуйтесь, — взывала она сразу ко всем святым, — каюсь, грешница…» Она трижды стукнула себя в грудь, вскочила, прихватила с полу сумку и заглянула в исповедальни, нет ли там где священника. «Рано еще, или день не тот, ну да я еще ворочусь», — пообещала она сама себе, вся растроганная. Поставила за Гонору свечку и вышла, и стало на душе так тепло и отрадно. Но зато в голове была сумятица, она не знала, что дальше делать. Куда идти? Смертный грех бросать деньги на такси, когда столько народу кругом голодает, но все же она села в машину и дала адрес Гоноры. Да, дом — вот он, все как в старые времена.

Она перечла все фамилии на планках над звонками, по всем этажам вдоль и поперек, но Гоноры нигде не было. Швейцар ни про какую миссис Теренс Гогарти слыхом не слыхал и про миссис Гонору Гогарти тоже. Может, в телефонной книге отыщется? Там оказалось этих Гогарти пруд пруди, но ни Теренса, ни Гоноры. Розалин чуть не рассказала швейцару, славному ирландскому малому, как сон ее обманул, но удержалась.

— Спасибо вам большое, не стоит беспокойства, — сказала она и вышла на улицу. Ветер хлестал по плечам сквозь рубище, а не пальто, сумка была ужасно какая тяжелая. Ну что за человек Гонора — не черкнуть пару строк, что переехала, мол?

Так она шла, шла, сама не своя, и забрела в какой-то поганенький скверик — скамейки чугунные, голые деревья. Села и снова стала плакать. Один платочек весь взмок, она достала другой, и от свежего запаха магнолии ей стало полегче. Она огляделась, краем глаза поймала какую-то тень, и на другом конце скамейки оказался молоденький задохлик, весь в веснушках, воротник поднят, рыжие патлы висят из-под надвинутой шапки. Скосил на нее зеленый глаз и говорит:

— Плакать каждый причину имеет, а?

Розалин сказала:

— Я оттого плачу, что издалека притащилась, а все зазря.

А он:

— Я как глянул на вас, враз сообразил, что из Слайго она.

— Вот и спасибо тебе, — сказала Розалин. — Оттуда я, правда.

— Сам-то я тоже из Слайго, давно уж оттудова, мне бы подохнуть в тот день, как уехать надумал. — И с такой он яростью это сказал, что Розалин плакать окончательно перестала и повернулась, чтоб получше его разглядеть.

— Ну, чего это ты? — сказала она. — Тут тоже страна неплохая. Перед каждым большие возможности.

— Слыхал, тыщу раз слыхал. Одно звание, что возможности — ремень затяни потуже да подметки снашивай, за работой гонявши, всего и делов-то, иль в канаве окочурься — твоя полная воля. Прости меня, Господи, за дурь за мою!

— И давно это ты? — спросила Розалин.

— Да уж одиннадцать месяцев, пять дён, аккурат, — сказал он. Сунул руки в карманы и стал разглядывать комья грязи на своих невозможных ботинках.

— Ну а чем ты заработать умеешь? — спросила его Розалин.

— Конюх я, даже в Дублине на ипподроме работал. Коней понимаю — во! — расхвастался он. — Работа хорошая, да пойди найди.

Розалин пригляделась к нему — нос длинный, красный, отмороженный, что ли, глаза острые, цевки торчат костлявые — и даже сама удивилась, как это он ей с первого взгляда показался похожим на Кевина. Теперь-то она разглядела, но подумать — если б это был Кевин! Добра от добра захотел искать и пропал ни за что.

— Я голодная и окоченела вся, — сказала она. — Знать бы, где тут можно поесть, мы б с тобой пообедали, самое время.

Глаза у него расширились, будто он тонет.

— Вона как? Да знаю я тут место одно! — и вскочил, как бегун перед стартом. Так, почти бегом, они пересекли сквер и вышли на дальнем углу. Там была закусочная, пахло горячими пирогами.

— Перекусить везде можно, — сказала Розалин, стягивая перчатки, — но места и получше бывают.

Парень молотил одно за другим, никак остановиться не мог: ростбиф с картошкой, спагетти, кофе с эклером, и Розалин заказала еще пачку сигарет. Уж так получилось, вот — пристрастилась к табачному духу, муж курит как нанятый, не выпускает трубку изо рта.

— Чего таиться, — сказал парень. — Денег-то у меня ни шиша, вчера — сегодня, по сю пору, совсем жевать было нечего, хоть удавись, хоть сам в арестанты иди, только б приткнуться куда.

Розалин сказала:

— Я женщина обеспеченная, о деньгах и не думаю, все имею, что душа пожелает, так что ты, парень, можешь без стеснения немножко у меня одолжиться, мне ничего не составит.

Она покопалась в кошельке, вытащила десятидолларовую бумажку, скомкала и сунула ему под блюдечко, чтоб человек за стойкой не заметил.

— Это тебе на счастье в новой жизни. — И она улыбнулась. — Ты ведь как Кевин мне, как братишка, или как мой сынок, и один-одинешенек, а деньги — они ко мне так и так вернутся, если будет когда нужда.

Он сказал:

— Вот не думал не гадал, — и сунул деньги в карман.

Розалин сказала:

— А я ведь даже не знаю, кто ты есть.

— Ну фамилие мое — не особо обрадуешься. Салливан я. А звать Хью. Хью Салливан.