Рассказы о пережитом - [36]

ДЖОРГО-ПСИНА

Чувствуя усталость от долгой дороги, я поспешил поставить в гараж машину и зашагал к дому в надежде расслабиться и отдохнуть. У входа меня поджидал Джорго. Не берусь пересказать то, что он мне поведал. Лучше предоставлю ему слово, а сам помолчу.

— Та-ак!.. Нет-нет, ракию[5] не предлагай! Во-первых, я пришел в гости, а не ракию хлестать, а во-вторых, ракия уже не по мне. Ты, конечно, знаешь мои привычки, но самого меня как следует еще не изучил. Джорго, которого ты перед собой видишь, он, коли возьмется за дело, тянет лямку до конца. Вот так и с ракией — стоит только начать, а там пошло-поехало. Одних, когда наберутся, на песни тянет, другие же всем своим покойникам косточки перемоют, третьи в драку лезут, а Джорго лает. Ты спросишь: «Что за черт, как так лает?» Хочешь — верь, хочешь — не верь, а правда одна — принимаюсь лаять. Вот винца можно — от него беды не будет. Гавкать я только после ракии принимаюсь — чего глаза таращишь? Сейчас я тебе расскажу, как залаял впервые! Стыдно, конечно, вспоминать, но тебе я должен это поведать, так как пришел по важному делу, которое так или иначе связано со всем этим срамом.

Та-ак-то!.. Было это осенью сорок третьего. Мать твоя варила ракию. Тебе знаком обычай тех лет — когда варится ракия, любители надираются до опупения. Как обычно, все охотники выпить собрались вокруг котла.

Каждый тянет руку с черпаком, ждет, когда закапает. Мы ползаем вокруг котла на корточках, а твоя мать огонь раздувает. Дует вовсю, лицо в саже, от дыма слезы ручьем, а компании все не терпится, то один, то другой подначивает:

— Ну что, закапало?

Твоя мать обернется, раздосадованная, и бросит со злостью:

— Черт бы вас побрал, нечему еще капать!

К нам, почитателям ракии, присоседились пятеро общинских охранников со своим старшим. Те, что фашистскую власть от партизанов оберегали. Ты сам тогда в лесу скрывался. Так вот, старшой вылупил на твою мать глаза да говорит:

— Ладно, ладно, тебе лучше держать язык за зубами!

Пихнул я старшого в брюхо, ведь как никак мы пришли хлестать ракию на дармовщину.

Наконец закапало. Эх, лихо же мы наклюкались за каких-нибудь полчаса. Сидим друг против друга, тупо глядим и ни хрена не видим. Твоя мать, когда сообразила, что мы уже набрались под завязку, тихонько, без шума и пыли спровадила нас. Мы двинули, но перед уходом старшой наполнил одну сулею и сунул мне в руки. Куда идти допивать? Ясное дело — в управу. Не знаю, сколько времени тащились, толкаясь, как молодые бычки, пока, наконец, приползли. Шатаясь, ввалились во двор управы, а там петух в земле роется, клюет что попало. Старшой уставился на птицу.

— Чего этот бездельник в управу приперся?

— Отчего же ему не прийти, — отвечаю, — подметали плохо, есть чем поживиться.

Один из охранников аж подпрыгнул:

— Как это плохо подметали?!

— Так это плохо, — отвечает ему старшой. — Если б хорошо подмели, не нашлось бы тут ни зернышка, чисто было бы. Нечем было бы поживиться этому паршивцу!

— Он песок клюет, — объяснил я ему.

— Как бы не так, песок!

— Да песок же!

Старшой зашатался взад-вперед:

— Какой-такой песок, разве это еда?

— Раз клюет, значит, еда, — отозвался один из охранников и сделал шаг вперед, чтобы прогнать петуха. Но из этого ничего не вышло, так как ноги у него заплелись и он вспахал носом землю. Старшой заржал:

— Можешь своим свиным рылом покопаться в песочке, узнаешь, съедобный он или нет!

Тот ничего не ответил, лишь попытался с горем пополам подняться на ноги. Старшой приставил палец ко лбу.

— Если дело дошло до песка, значит, голод совсем припек этого фанфарона! Если мы оставим его на произвол судьбы, быть беде. Разве камнями насытишься?.. Джорго, я вижу у тебя из кармана торчит ломоть хлеба — швырни ему горсть крошек!

Я вытащил кусок хлеба, но тут меня потянуло за язык:

— Старшой, конечно, песок — это не еда, но и сухие крошки — не бог весть что! Давайте дадим ему ракийки хлебнуть, а?

— Дать-то можно, — ответил старшой, — только этот пройдоха пить не станет.

— Не откажется, — сказал я. — На то есть свой способ. — И капнул из сулеи на хлеб. Ломоть размяк, я его разломал на несколько кусков и швырнул петуху. Петух в момент кинулся подбирать, клюнул раз, другой и запросил добавки. При этом его перекосило, и он даже оперся на крыло. Потом качнулся вперед, зарываясь клювом в землю, потом назад, садясь как пес на хвост. И кукарекает, бедолага, голосит без умолку. Старшой и охранники принялись ржать-никакого кино не надо. А мне, пока они хохотали, что-то цокнуло в голову. А что если напоить всех сельских петухов? По крайней мере, овчинка стоит выделки. Я же тебе говорил: если Джорго взялся за дело, доведет его до конца! Поведал я охранникам, что мне пришло на ум, а те завопили от восторга: «Ура, вперед на подвиги!» Село наше небольшое, сколько там в нем петухов наберется? Двинулись, как попы, по дворам. Люди в поле — на подворьях ни души. Случалось, какая-нибудь бабка заверещит, да кто ж ее слушал! Дело пьяное! За один час всех петухов перепоили. Что тут началось — вообразить трудно! На дворе светло, а петухи заливаются во всю глотку. Кукарекают, кто как горазд. Коли прислушаешься, усомнишься, петухи это или нечисть какая.