Рассказы и эссе - [8]

Мы же воспользуемся тем, что Шапиро находится как бы вне времени, разберемся, что тут за попугаи еще. В доме напротив «Пингвина», жил попка. Кто-то подарил его Габо-маклеру, научив узнавать начальника береговой милиции, то есть начальника дяди Вани, и при его появлении кричать «Шапиро — дурак». Ничего с этим начальник поделать не мог: не арестовывать же попугая. И не арестовывать же всех в кофейне «Пингвин». Знай Шапиро, кто именно из бывших блатных учудил, так не посмотрел бы на весь его авторитет и запустил бы в него тяжеленным дядей Ваней. А то, что не хозяин обучил мерзкую птицу таким словам, это он понимал. Она принадлежала блаженному Габо, кстати, соотечественнику Шапиро, а такое сложное выражение, как «Шапиро — дурак», Габо сам бы не смог произнести; по крайней мере, так считалось, и потому придираться к Габо означало бы для Шапиро выставить себя в еще более смешном свете.

…Чума отложил гитару, поправил на голове бескозырку, приосанился. Еще мгновение — и подтянутый и стройный бомж чеканным шагом направился к подъехавшей машине. Подойдя к изумленному министру, он лихо отдал честь и четко отрапортовал:

— Менты, вернитесь в кабинеты, потому что Сухум — это город без фраеров и обстановка тут контролируется полностью.

И министр повелся. Покосился на Шапиро, стучавшего каблуками куда-то на кар от места, где разыгрывалась эта нелепая сцена. Если бы министр был местным человеком и знал бомжа, он бы обратился к нему по имени, пошутил бы — и дело с концом. Но министр лишь недавно был прислан из Тбилиси, тут вообще мало кого знал, не то что городских чудаков, и теперь с ужасом почувствовал, что именно в эту минуту рождается анекдот о нем, который бездельники, пьющие кофе в артистической кофейне напротив, всему городу расскажут и потом уже кар когда эту историю тут позабудут.

Начальник милиции Шапиро запаздывал со своим глупым строевым шагом, Чума же, отрапортовав, продолжал стоять, выструнившись и заглядывая в глаза министру, отчего тот, хоть и был в элегантном гражданском костюме, выглядел безнадежным милицейским чином. Сухумский анекдот складывался на славу: генерал, неожиданно для себя, сделал худшее, что мог сделать — еле слышно, но все же слышно пробормотал: «Вольно!» Он сказал это шутя, но все испортил (точнее, добавил превосходный штрих к новоиспеченному анекдоту) Борис Романович. Который наконец-то достучал каблуками до министра, но поскольку его место было занято, да еще министр сказал «Вольно!», то ничего лучшего не придумал, как повернуться на каблуках к кофейне и крикнуть туда тоже: «Вольно!», словно там не любители утреннего кофе сидели, а милицейский взвод был выстроен по команде «Смирно!». Публика разразилась гомерическим смехом: анекдот был завершен.

Министр, человек неглупый, сделал все, что мог, чтобы как-то спасти ситуэйшн. Он вдруг достал портмоне, подарил из него Чуме десятку и отпустил его с миром (жест в общем-то благородный и остроумный в текущий моментум, но в перспективе какой замечательный штрих для анекдота!), а затем не только не выдал своего раздражения на растерянного Шапиро, но, дружески положив ему руку на плечо, направился к публике, чтобы вместе с нею посмеяться вдоволь, а потом запросто пообщаться. Да, он мило и долго говорил с людьми, которые тут же кинулись за султанским кофе для министра, и сказал, что в город прибыл английский писатель Грэм Грин, и потому он подъехал споутрянки, чтобы проверить, все ли в порядке на набережной, где иностранец может появиться в любую минуту; да, он предстал перед пьющими кофе в артистической кофейне как скромный и милый в быту министр, тот самый, который, помните, сказал «Вольно!» Чуме, после чего Шапиро прокричал «Вольно!» кофейне. Дальше жанр был озвучен Акопом.

— Какой сделал анекдот, да!.. — сказал он, добавив смачное словцо и таким образом сполна отомстив за новый фартук и гвоздики на прилавке.

С этим анекдотом я и Минаш направились в чайхану Кукури.

2

Впереди нас никто не шел, а сами мы, купив местных газет, зашли непосредственно в чайхану, расположенную на балконе «Абхазии» рядом с главным входом. Но каким-то образом здесь все всё знали и встретили нас криком:

— Слыхали про «Вольно!»?

— А… хватит уже! — заворчали сухумские «сотрудники» с газетами, которых тут тоже было несколько: это точно — приехал к нам старик Грэм Грин. Чайханщик Кукури, также приодетый в новый фартук, с выражением гостелюбья на лице цвел над прилавком, также увенчанным гвоздиками, хотя еще не факт, что Грина приведут в его забегаловку…

Не курите, дети, дури —

Пейте чаю у Кукури! —

воскликнул он с удовольствием.

— Только при иностранце не вздумай читать свои стишки! — внушали ему «газеты». Говорили они, правда, просящим тоном, потому что публика была на стороне чайханщика, и вообще его импровизированные двустишья всем нравились.

— Поэт-то я поэт, но этим не прокормишься, — вздохнул Кукури, которого задело слово «стишки». — А будете обижать, сниму ваш фартук на кар и вышвырну ваши цветочки!

Мы сели. Минаш ткнул пальцем в заметку на четвертой странице. Я стал читать.

Чайханщик хоть и называет меня Репиным, считает меня корреспондентом, причем московским, потому что Гвидо Джотович своим авторитетом именно это внушил людям, объясняя мое полугодичное отсутствие.