Уже сквозь эти клочья, сквозь неопределимый, удивленный, никак не запомнящийся запах, слышался рев вертолета, сумасшедший, поднятый винтом ветер, выстрелы. Пригибаясь за камнями, бежали солдаты.
Один волок кого-то грузного, стянув запястье ему, как скобою, белесоватым жгутом неразмыкаемые наручники, и это была шпага комарика, ее продели в петельку, откуда не вытащить уже.
Рев и ветер над головами, сейчас выскочат санитары, на ходу раскатывая антисептическую фольгу, непроницаемую, нервущуюся, невесомую, златосеребряную спецфольгу для оборачивания тел и всего, что останется от тел на месте происшествия.
И я молила громким голосом, бежала и повторяла Господу — продли туман, продолжи клочья, протяни, загороди. Окутай детей, Господи, дай не увидеть шпагу и золотой ковер. Господи, в какое положение ты меня ставишь? Дай им вырасти и технике развиться, и тогда, по наступлении иных времен, если какая детская садовница попросит что-то у солдат, они пришлют на праздник что-нибудь совсем другое.
О ТЫ, отделивший тьму от света, небо от земли. Отделивший праздники от будней, здоровье от безумья, жизнь от мертвизны. Ты, отделивший туман от ясности и человека мыслящего от лишь чувствующих и болящих тварей, — соблюди себя, соблюди грань, отдели — которые бегут сейчас по склону — от тех, кого мы посылаем в горы; детей от детей, которые ушли в солдаты, сохрани же грань, за которой они всё узнают, всё.
1983–1984
