Рассказ Исы ибн Хишама, или Период времени - [2]

А очи красавиц, ловившие в сети ресниц великих царей и обращавшие пастырей народов в послушных детей! Они соблазнили Марута и Харута{16} в Вавилоне, им покорялся тот, кто диктовал другим свои законы, — с короной в руке и с вспотевшей от робости головой молил он о милости, как молит о подаянии нищий с сумой. И вот эти очи засыпаны землею могилы, словно и не было у них никогда чарующей силы.

А роскошные волосы цвета воронова крыла, восхищавшие своим блеском сердце и взгляд — рука времени их скосила, а смерть соткала из них саван могильный.

А груди, подобные серебряным шарам, украшенным кусочками коралла, или ледяным холмам, увенчанным зернышками граната, — превратились они по прошествии дней в кормушки для могильных червей.

Сколько берегших от поцелуя щечку

                       от плена могилы щеки не уберегли,

А шеи, под грузом ожерелий клонившиеся,

                       несут на себе всю тяжесть земли.

Среди черепов и костей покоятся и останки могучих царей, многие страны принудивших покориться и пытавшихся со звездами сравниться. Владыки, то милостивые, то жестоко казнившие, судьбы мира пером и мечом вершившие, тела и души подданных поработившие, те, кого поэты как солнце и луну воспевали, сравнялись с теми, кого порабощали, и сегодня великий и малый неотличимы стали.

Для смерти все равны, и нищий и богатый,

               и рвущийся наверх, и потерпевший крах,

И юноша-герой, и девушка-невеста,

               хосрой{17} в своем дворце, паук в своих сетях.

Все в землю лягут, смерть неумолима,

               и самый лучший завершит свой путь в ее когтях.

И каждый катафалк, как тонущий корабль, бросает

               в пучину моря смерти новый прах.

Я погрузился в свои думы и размышления, вспоминал мудрые назидания и поучения, думал о превратностях судьбы и чудесах предопределения, о тайнах и загадках воскресения, как вдруг почувствовал позади себя страшное земли сотрясение, повергшее меня в испуг и в недоумение. Объятый страхом, я обернулся и увидел, как разверзлась одна из могил и из нее вышел человек высокого роста, полный сил, с гордо посаженной головой, благородный и величественный собой. От испуга я чуть не лишился ума, подобно Мусе в день, когда раскололась скала{18}. А когда пришел в себя и страх превозмог, кинулся бежать со всех ног. И услышал, как он меня зовет, и увидел, что он ко мне идет. Я остановился, приказу подчиняясь и зла с его стороны опасаясь. Разговор между нами завязался, в котором турецкий язык с арабским мешался.

Воскресший: Как имя твое, человек, кто ты и что привело тебя сюда?

Я подумал про себя: Уж не один ли это из двух ангелов?{19} Его вопросы из числа тех, что задают они. Господи, помоги мне выдержать испытание и упаси от тяжкого наказания, достаточно того, что я уже испытал. Потом обернулся к нему и сказал.

Иса ибн Хишам: Имя мое Иса ибн Хишам, а по роду занятий я служитель пера. Сюда же пришел, чтобы уроки извлечь из посещения могил, по мне они поучительней проповедей, произносимых с минбаров{20}.

Воскресший: А где ж твои чернильница и тетрадь, муаллим{21} Иса?

Иса ибн Хишам: Я не писец и пишу не счета и бумаги канцелярские, а сочинения для любителей чтения.

Воскресший: Недурно. Так вот, сочинитель, ступай-ка в мой дом да вели, чтобы мне принесли мое платье и привели моего коня Дахмана.

Иса ибн Хишам: Где твой дом, господин? Я не знаю его.

Воскресший (презрительно): Скажи мне на милость, из какой ты страны? Вижу, ты не египтянин, ведь в этой стране нет человека, который не знал бы дома Ахмада ал-Маникли-паши, инспектора египетской армии.

Иса ибн Хишам: Нет, паша, я коренной египтянин, а дома твоего не знаю потому, что дома в Египте известны не по их владельцев именам, а по названиям улиц и по номерам. Изволь назвать мне улицу, где стоит твой дом, скажи его номер, и я немедля туда отправлюсь и все, что тебе надобно, доставлю.

Паша (гневно): Ты что, сочинитель, умом повредился? Какие могут быть номера у домов? Номера бывают лишь у указов властей да у армейских частей. Лучше отдай мне свою абайу{22} наготу прикрыть и до дома меня проводи.

Сказал Иса ибн Хишам: Отдал я ему свою абайу — известно, что грабят прохожих только разбойники с больших дорог, а оказалось, что так поступают и жильцы могил, — он брезгливо и нехотя накинул ее на себя и сказал.

Паша: Нужда заставит! Мы облачались, чтобы не быть узнанными, и в худшее тряпье, сопровождая нашего покойного господина Ибрахима-пашу{23}, когда по ночам он обходил город, чтобы самолично проверить дела своих подданных. Но что нам делать, как войти в город?

Иса ибн Хишам: Что ты хочешь сказать?

Паша: Ты забыл, что сейчас последняя треть ночи, а у ворот Каира никто не признает меня в этом наряде? А я не знаю ночного пароля. Нам не откроют ворот!

Иса ибн Хишам: Как ты, господин, не ведаешь о номерах домов и никогда о них не слышал, так я не имею понятия о «ночном пароле».

Паша (с насмешкой): Я же говорил, что ты не из этой страны! Как же ты не знаешь, что «пароль» это слово, которое каждый вечер сообщают из цитадели{24} всем караулам и страже ворот. Никто не может ходить ночью по городу, не зная этого слова, он называет его на ухо стражнику, и тот отворяет ворота. Пароль тайно испрашивается у властей теми, у кого есть дела по ночам, и меняется каждую ночь. То это слово «чечевица», то «овощи», то «голуби», то «куры» и тому подобное