Расколотое небо - [6]

Старый кобзарь чуть заметно усмехнулся себе в усы. Его частенько в разных селах называли своим, хотя он нездешний, с Полтавщины, но вряд ли это кому-то было интересно знать.

– То был не настоящий кобзарь, – сказал старик. – Сейчас их развелось, как блох у собаки.

– А у тебя инструмент заказанный, что ли? – насмешливо спросил кто-то.

– Кобза не заказана, но прошла ритуал освящения.

– Как это?

– Люди добрые, знаете ли вы, что бандура – единственный инструмент, который проходит освящение? – спросил бандурист и коснулся пальцами голосника, вырезанного посредине деки в виде цветка с шестью лепестками.

– Сделана из хорошей древесины, вот и звучит хорошо, – сказал молодой парень. На него сразу же недовольно взглянули мужики постарше: молоко на губах не обсохло, а он здесь калякает.

– Да, – согласился Данила, – древесина и работа мастера тоже имеют значение. Моя бандура сделана из ели, и таким мастером, которых уже не осталось на свете. Но имела бы она такой голос, если бы не прошла две степени посвящения? Сомневаюсь.

– Даже две?

– Да. Первый ритуал называется одклинщина[4]. Он состоялся возле святого храма, где не было ни одной посторонней души, лишь я под небом и Бог наверху. Тогда я, еще молодой и красивый, дал обет избранному пути. И знаете, сколько я тогда молитв прочитал? – спросил старик, не ожидая ответа. – Целых шестьдесят!

– Ого! И все знал наизусть? – спросил удивленный юноша.

– А то как же?! Я слепой с рождения, – ответил Данила и продолжил: – А второй обряд называется вызвилка[5]. Тогда я принес клятву из суровых присяг. Вот так! – сказал старик и тяжело вздохнул. – Я мог бы еще много интересного вам рассказать, но вы пришли не за моими воспоминаниями, поэтому послушайте песню «Сокол и соколенок».

Данила выдержал паузу, пока стихли голоса, и опять коснулся струн бандуры. Он знал, как растрогать людей. Разве могла оставить безразличными слушателей песня о соколе, который полетел в чистое поле «живность добывать, не добыл, дитя потерял»? Шли стрельцы, беспомощное дитя «в цепи запутали и понесли в город на рынок». Облегченно выдохнули слушатели, когда узнали, что Иван Богословец «большое имел милосердие», серебряные цепи с ног поснимал, понес на гору и выпустил птицу на волю.

Дай, Боже, здоровье на многие лета

Всем православным христианам,

На многие лета,

До конца века!

Такими словами завершил свою песню бандурист.

У женщин и девушек еще не высохли слезы, а они уже улыбались – так красиво заканчивается песня! Люди благодарили бандуриста, но не аплодировали – не принято. Понесли гостинцы Даниле и сироте-поводырю. На расстеленной старой дырявой дерюге, которая, наверное, служила им и одеялом, и одеждой в ненастье, появились и хлеб, и пироги, и кусочки сала, и сыр, и молоко в кружечках, а в фуражку клали деньги.

Варя с Ганнусей послушали рассказ старика о том, как недавно в городе ревнивый муж зарезал свою молодую жену и новорожденного мальчика, а чтобы не упало на него подозрение, вложил в руки покойницы нож. Он сжег свою окровавленную одежду, а сам такой крик и шум поднял, что никто и не догадался бы ни о чем, если бы уже после похорон не нашли в печке кусок его несгоревшей окровавленной рубашки. И кто нашел? Соседский мальчик, который пришел к «убитому горем» мужчине, чтобы помочь убрать в доме.

– Не приведи Господи! – крестились женщины.

Варя еще немного покрутилась в толпе. Она кивнула отцу, который как раз выкладывал гостинцы для бандуриста и собирался повести с ним разговор о более важных делах в мире, и обратилась к подруге:

– Может, пойдем отсюда? Дальше будут неинтересные мужские разговоры.

– Пойдем! – согласилась Ганнуся.

Девушки взялись за руки и побежали в село. «Андрюша почему-то не пришел», – мелькнуло в Вариной голове, но вскоре она уже отвлеклась от мыслей о любимом, потому что они с подругой отправились поесть.

– А твой отец не будет ругаться? – поинтересовалась Ганнуся, когда от пирога с маком остался маленький краешек.

– Да ты что?! – засмеялась Варя. – Ты же хорошо его знаешь. Отец строг к другим, а душа у него добрая и мягкая. Знаешь, как он меня любит?!

– Знаю. Ласточкой называет. Странно как-то.

– Что же здесь странного? – спросила Варя, ставя кружку с молоком на большой круглый стол, застеленный белой вышитой скатертью.

– Никто в селе своих детей так не называет – не принято.

– А у меня папа такой! – с гордостью сказала Варя. – Он и поругает, и пожалеет, когда надо. А какие бусы он мне привез из города! Хочешь, покажу?

– И молчала! Неси же!

Варя потащила подругу к большому дубовому сундуку. На нем был замок, но девушка быстренько принесла ключ.

– Ой-ой! – Ганнуся испуганно оглянулась. – Разве можно?

– Можно! Папа с мамой еще долго будут кобзаря слушать, нескоро вернутся.

Варя достала две низки бус – красную и синюю, – приложила к груди.

– Какие лучше? – спросила она, засияв в улыбке.

– Ой! Какие чудненькие! Тебе и те, и те идут!

Варя покрутилась перед подругой, а потом заметила, как тень печали промелькнула по лицу девушки.

– Дашь когда-нибудь на праздник надеть? – спросила Ганнуся, коснувшись пальцами девичьей радости.

– А тебе какие больше понравились?