Ранний Самойлов: Дневниковые записи и стихи: 1934 – начало 1950-х - [43]

И стояли над гробом

В налитой тишине.

И замерзшие слезы,

Как тяжелая ртуть,

Всё текли на морозе

Соломону на грудь…

5

Подымались, взметались,

Летели года,

И росли-разрастались

По стране города.

Только времени в эти

Годы было в обрез.

То в затылок нам метил

Кулацкий обрез,

То войною грозилась

Зарубежная рать.

Каждый шаг приходилось

Атакою брать.

И была в этой воле

Кровинка его,

И росла в каждом поле

Былинка его.

В той борьбе повсеместной,

В той шеренге стальной

Он был самый железный,

Соломончик Портной.

6

Но весенние птицы

Пели у эстакад.

В облаках по ступицы

Катился закат.

Ветерок осторожный

Нес дожди и теплынь.

Путь железнодорожный

Погружался в полынь.

И тоскою любовной

Полон был Соломон –

С Катериной Петровной

Познакомился он.

Собирались прорабы

К ним в семейный уют –

Здесь гулять до утра бы,

Но дела не дают.

А какие ребята!

Остряки, плясуны –

Боевые комбаты

Гражданской войны:

Гордиенко и Савва,

Карасев и Бантыш,

И грузин Горулава,

И Мужайтис – латыш,

Что хранили в квартирах,

В память сбывшихся дней,

Имена командиров,

Городов и коней…

7

Подымались, взметались,

Летели года.

И росли-разрастались

По стране города.

Но снаряды со свистом

Подняли целину.

В сорок первом фашисты

Начинали войну.

И пошел в ополченье

Соломончик Портной,

Получил назначенье,

Попрощался с женой.

По Смоленщине шел он

С ополченским полком,

По районам и селам

Проходил он пешком.

И от горького дыма

Накипела слеза.

Шли и шли они мимо,

Опуская глаза, –

Мимо сел прифронтовых,

Где не время гостить,

Мимо женщин, готовых

Пожалеть и простить.

И вступила в сраженье

Ополченская часть.

И ему в окруженье

Случилось попасть.

Шел, стыдясь, что живой, он

Восемь суток подряд,

И прорвался он с боем

В партизанский отряд,

И краснел на дознанье

От вопросов прямых:

– На каком основанье

Вы остались в живых?

Что ж! Готов со вчерашней

Расквитаться виной!

(Он был самый бесстрашный,

Соломончик Портной.)

8

На исходе той ночи

Мы сражались за мост.

И пошел Соломончик

На карателей в рост.

И строчил пулеметчик,

Пробираясь в обход.

И упал Соломончик

На его пулемет.

Лег, белее холстины,

В пулеметном дыму…

Никакой Палестины

Не надо ему.

Он был малой кровинкой

Среди моря кровей,

Он был малой людинкой

Среди моря людей…

…Спит над речкою синей,

Под высокой сосной

В середине России

Соломончик Портной.

Конец 1940-х – начало 1950-х

Мост

Стройный мост из железа ажурного,

Застекленный осколками неба лазурного.

Попробуй вынь его

Из неба синего –

Станет голо и пусто.

Это и есть искусство.

Между 1949 и 1955

Подмосковье

Если б у меня хватило глины,

Я б слепил такие же равнины;

Если бы мне туч и солнца дали,

Я б такие же устроил дали.

Все негромко, мягко, непоспешно,

С глазомером суздальского толка –

Рассадил бы сосны и орешник

И село поставил у проселка.

Без пустых затей, без суесловья

Все бы создал так, как в Подмосковье.

Между 1949 и 1955

Стихи о царе Иване

В тумане

Ты мало грозен был, Иван,

Тебе бы надо быть лютей,

Учил бы разуму людей –

Не удержаться головам!

А если кровь кругом течет,

Да пот, да горькая слеза,

Свистит лоза, топор сечет –

Так это, царь Иван, не в счет.

Вставай, Иван, седлай, скачи,

С метлой да с песьей головой[206],

В лесу по-волчьему завой,

В степи по-птичьему вскричи.

Не видно света в слободе,

Не скрипнут двери в темноте,

Ни разговора, ни огня…

Вставай, Иван, седлай коня!

Ты черным вороном лети

Со сворою своей вокруг!

Ты вора-ворога найди,

Найди за тридесять округ.

Ты лютым зверем стань для всех –

Хватай, как волк, юли, как лис,

А дело сделаешь – за грех

Свой человечий помолись.

Не скрипнут двери в слободе,

Темно и тихо, как в воде.

И скачет по полю Иван.

А вкруг него туман, туман…

1947

Томление Курбского [207]

Над домами, низко над домами,

Медным ликом выплыла луна.

Во тумане, близко во тумане

Брешут псы, сошедшие с ума.

Только совесть бродит под туманом,

Как изветник, смотрится в пробой.

Не доспорил князь с царем Иваном,

Не поладил князь с самим собой…

Пишет Курбский в лагере литовском –

И перо ломает на куски.

Сторожа по деревянным доскам

Бьют – и то, наверно, от тоски.

«Огляди меня, как саблю, на свет,

Выспроси бессонницу мою.

Предаю тебя, проклятый аспид,

Но с тобою Русь не предаю.

Не иду к льстецам твоим в науку,

Не плутаю с хитростью лисы.

Награжден за муку, за разлуку,

Говорю прямыми словесы.

Оглядись! Среди непрочных топей

Ты столбы трухлявые забил.

Воспитал вокруг себя холопей,

А высоких духом – погубил.

Отворил ли правду властью царской?

Водворил ли счастье и покой?

Времена жестокости татарской

Воцарились под твоей рукой!

Годы – суть для вечности минуты,

Перейти их мыслями сумей.

Гневом Божьим не родятся ль смуты,

Царь Иван, за гибелью твоей?..»

Оплывая, свечи плачут воском,

Под глазами тени-медяки.

Пишет Курбский в лагере литовском

И перо ломает на куски.

За домами, низко за домами,

Засветилась алая черта.

Во тумане, близко во тумане,

В час рассвета кличут кочета.

1947

Иван и холоп [208]

Ходит Иван по ночному покою,

Бороду гладит узкой рукою.

То ль ему совесть спать не дает,

То ль его черная дума томит.

Слышно – в посаде кочет поет,

Ветер, как в бубен, в стекла гремит.

Дерзкие очи в Ивана вперя,

Ванька-холоп глядит на царя.

– Помни, холоп непокорный и вор,

Что с государем ведешь разговор!

Думаешь, сладко ходить мне в царях,

Если повсюду враги да беда:

Турок и швед сторожат на морях,