Пятьдесят семь видов Фудзиямы - [7]

* * *

Я уже наглядно представлял себе интерьер: паутина и собачьи какашки, неизбежная банка Мэйсона и слежавшийся комок спецовки, которые всегда можно найти в заброшенных зданиях, побуревшая газета и какая-то загадочная деталь утвари, оказавшаяся на поверку ручкой мясорубки, или дуршлагом, или зубчатой передачей валиков для белья. Я предвидел дорожки древней муки в швах порогов, тусклый запах заплесневелой пшеницы, быстрый запах отсыревшего кирпича. Мельница? переспросила она. Улыбка ее была до странности дурацкой. Она уцепилась за мой рукав. Какая мельница? И тут я сам остолбенел, как примороженный. Никакой мельницы не было. Перед нами лежала лесная опушка - и больше ничего. Сумерки сгущались, а мы смотрели друг на друга под дождем. Упрямо мы двинулись дальше. В потемках спотыкаться даже по проторенному маршруту - нет уж. Мы надеялись, что стоянка с укрытием, обозначенная на карте, сразу вот за этой рощей, что сейчас перед нами. Еще не совсем стемнело. Не будь дождя сегодня, у нас бы запросто еще полчаса света в запасе было: с головой хватило бы рвануть через лесок, найти стоянку и не мокнуть всю ночь. Так говоришь, старую мельницу увидел? Под ногами снова захрустели камни и корни. Ну почему по трелевочным дорогам так трудно ходить?

* * *

Мы вступили в Сиогама под первые удары вечернего звона, в темневшем небе - ни облачка, а от острова Магаки-га-Cима осталась лишь тень на морской глади, выбеленной лунным светом. До нас доносились голоса рыбаков, подсчитывавших улов.

Как же одиноко входить в город в сумерках! Мы слышали слепого певца, заунывно голосившего простые деревенские песни севера. На следующий день мы помолились в сиогамском Храме Миодзин - прекрасное строение. Дорога к нему вымощена, ограда вокруг - выкрашена киноварью. Мне было приятно, что могущество богов так почитается здесь, на Глубоком Севере, и я искренне воздал им дань у алтаря.

Около него горит древний светильник, поддерживая память об Идзуми-но-Сабуро, этого доблестного воина, жившего пятьсот лет назад. Днем мы наняли лодку и переплыли на Мацусима, лежавшие в двух милях от берега. Всем известно, что это самые красивые острова во всей Японии. Я бы добавил, что они соперничают с островами Чуньчинь Ху в Хунане и Си Ху в Чжэкьяне. Острова эти - наш Китай.

Каждая сосновая ветвь на них - само совершество. В них - грация идущих женщин, и так изумительно острова эти расположены, что безмятежность Небес видна отовсюду.

* * *

Эзра Паунд спустился, широко шагая по салите через оливковую рощу, его седая грива подрагивала с каждым точным ударом трости. На нем был кремовый спортивного покроя пиджак, синяя рубашка с воротником апаш, белые брюки в складку, коричневые носки и эспадрильи. В веснушчатых костлявых пальцах левой руки были цепко зажаты поля панамы. Дорожку усеивали твердые зеленые маслины, сорванные на прошлой неделе с ветвей штормом. Потрясающая расточительность, сказала мисс Радж, и тем не менее кажется, это происходит из года в год, однако, урожай маслин всегда обилен, не правда ли, Эзра? Затем через плечо поинтересовалась у меня, не знаю ли я, как по-испански роман. Эзре нужно знать, а он не помнит. Как в рыцарском романе? вздрогнув, спрашиваю я. Romanthе, я думаю. Novela, наверное, появилось позднее. Возможно - relato. Эзра, окликнула она, так будет правильно?

Нет! ответил он с дрожью сомнения в голосе. Romancero, сказал я, вот то слово, которое сам мистер Паунд употреблял, говоря об испанских балладах. Romancero, Эзра? бодро переспросила мисс Радж. Ходить гуськом - таково правило салиты. Он всегда шел впереди, вверх ли, вниз, какой бы крутой или неровной дорога ни была.

Не то, ответил он, не оборачиваясь.

* * *

Одзима, хоть и зовется островом, - узкая полоска земли. Здесь в уединении жил Унго, священник Синто. Нам показали скалу, на которой любил сидеть он часами.

Средь сосен мы разглядели домишки, из их труб вился синеватый дымок, над ними вставала красная луна. Комната моя на постоялом дворе выходила на бухту и острова. Завывал сильный ветер, и тучи галопом мчались по луне; тем не менее, я оставил окна настежь, ибо ко мне пришло то дивное чувство, что ведомо только странникам: мир сей отличается от всего, что знал я прежде. Иные ветры, иная луна, чужое море. Сора тоже ощутил особенность этого места и мига и написал:

Флейтоязыкая кукушка, как жаждешь ты, должно быть, серебряных крыльев цапли, чтоб с острова летать на остров Мацусима. Так тонко было чувство мое, что я не мог уснуть. Я вытащил свою тетрадку и снова прочел стихи, подаренные мне друзьями, когда я вышел в путь, стихи об этих островах: на китайском - Садо, вака - доктора Хара Антэки, хайку - самураев Дакуси и Сампу. Теперь, на Мацусима, стихи зазвучали богаче и сами сделали эти острова более утонченым переживанием.

* * *

Мы потешились дебатами, не заночевать ли прямо тут, на перегное и щебенке, или же, воодушевившись жиденьким светом просек, предположить, что несостоятельность дня вызвана скорее моросливыми сумерками, нежели наступлением ночи, и двигаться дальше. На карте мы отыскали, по крайней мере, одну из озерных бухточек в четверти часа от нас: водослив, который пришлось переходить по бревнышку. Как беглецы, сказал я, не смотри вниз. Мы переправились успешно больше за счет смятения от несправедливости этого бревнышка в убывающем свете и мороси, чем за счет собственных навыков хождения по бревну. Как это убого и гадко, сказала она, класть тут это проклятое бревно и заставлять нас сохранять на нем равновесие, когда оба мы выдохлись, промокли, а тебе отели мерещатся. Дождь зарядил надолго.