Фасоль эта, восковая, — по дайму[1] за кварту. Стручковая — пятнадцать, а окра[2] по никелю[3]. Ежевику вот Латтимер собирал. Чудной он, да? Девять уже скоро, а из платья со шляпкой не вытащишь. Говорит, он девочка, ведь так, Латтимер? Да и хорошенький — вылитая девчонка. Все так считают.
Что-что, Леон? Ну вот я и миссис Фант о том же. Перерастет.
Мы арбузы точно привезем, когда пойдут. Дождей ведь совсем не было. Для кукурузы хорошо, а вот арбузы запаздывают. Канталупы наши, я всегда говорю, — как сахар, сладкие. Сейчас-то дела ничего, выдюжим, когда в следующий раз припечет.
Мускусные, мускатные и зимние — мы все три выращиваем.
Что, Латтимер? Конечно, у миссис Фант есть ледник. Ему нравится расспрашивать, что у людей дома есть. По дороге сюда говорил, хочется посмотреть на кажную птичку в кажной клетке по всему городу.
Мы слыхали, в газете писали, церкву в Сэнди-Спрингс строить будут. Леон говорит: так мы и на карте появимся. Да только не про нас это. Мы в баптисты ходим. А эти — пятидесятники, церква сразу как в Токкоа сворачивать. Я так понимаю: их проповедник в отпуск поехал, во Флориду, и попросил почтенного Холройда из Сенеки его паству принять, покуда его не будет, понимаешь. И перво-наперво тот видит — на всех мужчинах галстухи. А он говорит, Святая Библия — против всяких гастухов. Слыханное ли дело? Но галстухи они посымали.
Что, Леон? Леон говорит, может, тоже в церкву к ним пойдет.
Наш же проповедник, коли говорить, чего носить, а чего нет, тож ни шиша не смыслит — окромя, что Латтимер — девчонка. Он к нам по воскресеньям только приезжает, из-под самой Пайни-Гроув. Конечно же, милок, ты сам оттуда, коли говоришь, что оттуда. А по средам проповедница у нас. Из Салуды добирается, как часы точная, да такую службу красивую ведет. Поет, на пианине играет, а Писание читает ну прям как мужчина. Она-то знает, что Латтимер — мальчик. С самого начала знала. Как увидела, так сразу и говорит: Это мальчик в платье.
Леон говорит, Любой бы понял. Да только эта миссис Диллингэм, почтенная Диллингэм, так правильней будет сказать, говорит, почему б и нет. Говорит, что если он только не бесстыдничает, беды в этом нету.
Ну, как бы там ни было, почтенный Ханникатт из Флориды приезжает, а ему прям в лоб: а христиане галстухи носят? И в бумаге так и написали: мол, половина церквы хочет, чтоб почтенный Холройд остался, потому как Писание лучше почтенного Ханникатта знает, а другая половина Ханникаттом довольна, который говорит, что в Библии ни слова ни про какие галстухи нет.
Смешно, Латтимер, да? Он ведь кажное слово ваше слушает да запоминает. И радио подпевает. Голос у него — заслушаешься, если уж говорить. Любимая у него — "Час госпела". Куколку свою к радио подносит, и навроде она тоже с ним вместе поет. И по кухне помогает, знаете, точно доченька, отзывчивый, а цыплятам башку крутит, прям как я, хорошо. Волосы хочет длинными носить, да только тут Леон ему черту подвел. Он, значть, у нас как девочка, только с мальчуковой прической.
А фасоль берите, не пожалеете. Ее со шпиком — лучше всего, я всегда говорю.
Так, что у нас тут еще — а ежевики Латтимера не хотите, пинту?
Рузвельт же этот — ну, я вам скажу, разве не так? Еврей, говорят. И жена его с неграми за один стол обедать садится. Просто бесподобно.
Думаете, мальчишки дразнятся? Ничего подобного — такой он милашка. А один из мальчишек МакАллистеров, Харпер, так его даже своей любимой называет.
Я вот чего не одобряю — когда один другому наказывает, как жить, навроде как у проповедников этих с галстухами. Говорят, та половина паствы, что за Холройда держится, себе другую церкву строить будет, прям через дорогу.
Что, Леон? Конечно, мы с гор люди. Он говорит, люди с гор всегда жили, как хотели. Вот хочется Леону в машине сидеть и с приборной доской разговаривать, пока я тут фруктами-овощами торгую.
А Латтимеру вот хочется ситцевое платьице — он его в витрине у Лессера увидал на окраине. Ну зачем, говорю я, мне надо-то всего полтора ярда ситца с рулона из Вулворта, да тесьмы волнистой на воротник, картонку пуговиц — и я тебе точно такое же пошью. И плиссе, и всё сделаю. Я по такой выкройке много раз шила — раз для Сью Элизабет красное платье, в котором она в школу ходит, в другой раз — розовое для Мэдди Мэй.
Что, Леон? Леон говорит, так дешевле выйдет, чем роба. Так и выйдет. Ну, вот, наверно, и всё. Что-что, Латтимер? Шептаться невежливо, я всегда слыхала. Что?
Латтимер хочет сказать, ему кажется, вам перманент этот очень к лицу.
Да, Леон, мы уже всё.
