Пути и перепутья - [32]

— А может, невежды те, кто так подготовил ребят? — осторожно вставил Тимоша, поймав на себе пристальный взгляд директорши.

— Это дела не меняет! — перебила его Зарницына. — Для меня ясно — это не шестиклассники! Их место в начальной школе. И я не только по диктантам сужу…

— А по чему же еще? — так же тихо и вежливо спросила Чечулина. — Может, по тестам? Или нашли дефекты в их родословных?

— Я педологов не признаю! — небрежно, через плечо бросила ей Зарницына и, внезапно успокоясь, присела на диван. — Только я при всех категорически заявляю: в этом классе, пока он шестой, а не четвертый и даже третий, ноги моей не будет!

— А не потому ли, что он — не девятый? — намекнула директорша, снова взглянув на Тимошу.

Зарницына отвернулась. Отмалчивалась она и на педсовете, где Чечулина терпеливо, даже с заискиванием убеждала ее не отказываться от класса: по другим-де предметам, пусть с грехом пополам, но ученики вытягивают, а что до русского, то с опытом Клары Петровны наверстать упущенное — пара пустяков.

— Чушь! — только и возразила Зарницына. — Репетиторство не моя профессия — это раз. Во-вторых, такое дремучее невежество ликвидировать за год, да притом и за программой угнаться, — абсурд. Вот Синицын — он специалист, — разве он взялся бы?

— Не знаю, еще не знаком… — пробормотал Тимоша, но сердце екнуло безрассудно: «Взял бы!»

Чечулина вежливо справилась у Клары Петровны, сознает ли та все последствия своего поступка. Зарницына удивленно вскинула на нее глаза, и директорша, посоветовав еще раз хорошенько подумать, только «из уважения к Кларе Петровне» перенесла окончательный разговор на другой вечер. А Тимошу зазвала в свой кабинет.

— Ты молодчина, что так ей ответил, — она по-матерински огладила его плечо пухлой рукой. — Я испугалась — не дал бы по молодости петуха: мол, берусь!.. Класс-то, кроме пяти-шести человек, что у нас раньше учились, запущен до ужаса. Сама тетрадки просмотрела. Ясно как белый день — лоботрясов этих у нас держать нельзя: хуже пятна на фасаде образцовой школы и не приснится. Думаю, гороно спорить не станет — куда ж им московские комиссии возить? — Она отошла к столу, покрутила тяжелое пресс-папье. — Но Зарницына-то, а? Каково себя показала?! Все наотрез, наотшиб… И с какой подкладочкой-то, а? Заметил? Ко мне уже папаша сегодня один приходил. Кричит: у вас в школе вредительство! Слухи-то по городу быстрее ветра летят…

Тимоша умолк: взглянув на Ивана Сергеевича, осекся и даже смутился. И я сейчас, спустя годы, помню, что и сам тоже встревожился из-за перемены в Иване Сергеевиче, которую, слушая Тимошу, мы не сразу заметили.

Лицо Олегова отца вроде было обращено к Тимоше, но взгляд был неподвижно скошен куда-то в угол, кривоватая улыбка застыла на приоткрытых губах, пальцы переплелись, — Иван Сергеевич в мыслях явно далеко отсюда. И даже неловкая тишина, возникшая из-за этого, не сразу вернула его к действительности.

— Интересно, почему же она такая? — спросил он наконец, переводя отрешенный взгляд на Тимошу.

— Кто?!

— Меня и тогда удивило, как эта классная дамочка обошлась с Першиным…

— С каким Першиным, дядь Вань? — Тимоша был явно огорчен тем, что его, похоже, слушали вполуха. — Вторично упоминаешь.

— Эх, профессор! — Иван Сергеевич будто очнулся, повеселел. — Не знаешь Першина? В его честь улица названа!

Он, может, и рассказал бы, куда уносился в мыслях, но тетя Вера, не сводившая с Тимоши встревоженных глаз, горестно покачала головой.

— Ох, дело-то какое! А?.. Тут и Федор Ковригин заходил, тоже говорит: в школе вредительство.

— Федор? — Иван Сергеевич усмехнулся. — Рано ему в прокуроры-то! Самого еще надо тесать да тесать. — И он снова погрузился во что-то свое, неотвязное. — Сколько трудов Советской властью кладется, чтобы Россию образовать! А все еще невежество, дичь, лень на каждом шагу. Может, оттого и эта дамочка нос кверху дерет, что презирает… — Он оборвал себя на полуслове, потер сухую кожицу над переносьем и снова вернулся к Тимоше: — Когда же педсовет?

— Завтра! — Тимоша расплылся в улыбке от радости, что все-таки услышан.

— И ты?..

— Да! — Тимоша дочитал вопрос в его глазах. — Я возьмусь!

Синицын встал, но прежде него повскакивали братья.

— Вот-вот! Слыхали, дядь Вань? — наперебой закричали они. — Потому мы к тебе его и привели! Лихач! Никого слушать не хочет! Все, выходит, не в ногу, один Тимоха в ногу!

— Еще чего! — рассердилась и тетя Вера. — Эта мадам сколько лет учит, книжки, ты говорил, сама пишет, и то не берется, а ты без году неделя…

— Ты пока кто? — кричали на Тимошу братья. — Ты как тот ученик на заводе: глаза квадратные, а уже с мастером спорит!..

— Теть Вер! — От братьев Тимофей отмахнулся. — Да как же не взяться? Кому-то надо исправить грех, а то он на Советскую власть камнем упадет, души ребят придавит. Навесят им клеймо неполноценных и сплавят в другую школу. И тридцать человек…

— Тридцать?! — Вечная улыбка Ивана Сергеевича будто стерлась.

— Это погорельцы, папаня! — осмелев, подал голос и Олег. — Их к нам из твоей прежней школы перевели.

— Из моей… — снова скосив глаза в сторону, усмехнулся Иван Сергеевич. — Мы с директором завода Прохоровым недавно вспоминали ее. Игнатий ведь тоже когда-то в ней образовывался… Но дело не в этом… Как же погорельцев-то учили, если до шестого класса невеждами дошли?!