Пути и перепутья - [33]

— Вот в том и загвоздка, дядь Вань: как учили? А не в ребятах… Они…

— Тимош… Тимош… — Иван Сергеевич похлопал по фанерному сиденью стула, приглашая гостя присесть. — Она говорила, что не только по диктанту о ребятах судит… А еще по чему?

— «Любовь, как велика она?» — бойко припомнил Олег. — «Любовь ничтожна, если есть ей мера!..»

— Она! — Иван Сергеевич решительно поднялся, словно отмел последние сомнения. — Только подумать, годы прошли и… Где она живет? — вдруг спросил Тимошу.

— Зарницына? Точно не знаю, но…

— Я знаю, папаня! — Олег нырнул в свою комнатушку. — Есть адрес — сама написала. Велела прийти к ней домой.

— Ты, значит, причислен ею к личностям, — усмехнулся Тимоша. — Понравился.

— Хмы!..

— А ты не хмыкай! — неожиданно рассердился на сына Иван Сергеевич. — Сначала узнай человека… Я эту Клару давно загадывал повидать, случая не было. И ты, Тимоша, не горячись. Не будь, как Федор или твоя директорша. Такие любого оговорят да за Можай загонят. С утречка позвони мне на завод. А ты, Олег, одевайся! Проводишь. И ты, Васятка…

— К Цыпе?! Ни за что! — заартачился Олег. — Я ей стекла посулил выбить!

— Тем более! Пошли!

Стемнело по-осеннему быстро и густо. Ни в нашем поселке, ни вдоль глухой дороги до шоссе, на которой по ночам частенько у рабочих отнимали получку, фонарей еще не было. Да и у шоссе они стояли редко, как бакены на реке, — не для освещения, вместо вех. И так вот — пунктирно, по вехам в ночи, без особых подробностей — ложился мне в память тот странный поход к Зарницыной вместе с Иваном Сергеевичем. В темноте я вздрагивал сердцем от непроизвольных его вздохов, от сбоя на камнях деревяшки. Олег протягивал Ивану Сергеевичу руку:

— Сюда, папаня!

У перекрестка тихо рассмеялся:

— Куда ты, батя? На завод? Забылся? Нам же направо…

Мне слышится, как Иван Сергеевич, отослав нас вперед, на третий этаж допотопного кирпичного дома, долго стучит по узкой полутемной лестнице, как, стерев рукавом пот со лба, еще раз вздыхает перед дверью со стеклянным полукружием над ней.

Кто-то узнал его в коммунальной, до отказа населенной рабочими квартире, и из множества каморок в душный от керосинового смрада коридор сразу собралась толпа. И растаяла: наверно, Иван Сергеевич спросил о Зарницыной, потому что дальше я вижу уже нас одних и слышу зычный бас за нашими спинами:

— Да стучите сильнее! Иначе не откроет! Она там деньги фальшивые печатает!.. — Босой мужик в расстегнутой на волосатой груди рубахе трахает по белой дверце огромным кулачищем.

— В чем дело? — резко отзывается Зарницына. — Соли нет! Спичек тоже! Чаю? Сбегайте в лавку!

И все-таки дверь распахнулась. Зарницына предстала перед нами в длинном тяжелом халате, слегка сутулившем ее, но вся будто когтистая, цепкая, как хищная птица с большими навыкате глазами, в которых словно стлался черный непроглядный туман. В руке у нее были плоскогубцы, видно, открывала замок: вместо ручек в нем торчали голые штырьки. Больше я ничего не запомнил: ошеломил ее голос — сухой, насмешливый — и разговор, похожий на перепалку.

— Я из отдела кадров завода, — колыхнулся навстречу Зарницыной Иван Сергеевич.

— Но я не собираюсь к вам наниматься!

— Член парткома…

— Но я беспартийная!

— Мой сын у вас учится — Пролеткин Олег…

— Вижу. Но у меня нет привычки по пустякам вызывать родителей! Тем более к себе домой!

— Да… Это вы…

— Ха! Конечно я! Кто же еще?

— Вы читали нам Шекспира… В семнадцатом году. В Совете. Першина помните?..

— Что?!

Зарницына уронила плоскогубцы, и я до сих пор удивляюсь, как Иван Сергеевич умудрился со своей деревянной ногой поднять их раньше всех.

— Замок-то можно починить, — сказал он, с трудом успокаивая дыхание.

— Незачем. Меньше будут тревожить, — уже без прежнего вызова выдавила Зарницына. — Тут грубая скучная публика… Проходите, пожалуйста…

Сказано было всем, но Иван Сергеевич взмахом руки отослал нас на улицу, и последнее, что мы услышали, был снова резкий, насмешливый голос Зарницыной:

— Вы, конечно, не из-за Шекспира пришли? Из-за шестого класса? Неужто надеетесь изменить мое решение?

— Хотел бы.

— Не тратьте время!

Ивана Сергеевича мы ждали долго. Олег успел послать Зарницыной кучу проклятий, примерился, откуда удобнее бить ее газетой завешенное окно. И даже к возвращению отца не остыл.

— Ну что, папань? — кинулся к нему. — Увидел, какая вредная?

— Вредная? — Иван Сергеевич поискал среди тускло освещенных окошек то, за которым побывал. — Не знаю… Давайте чуток посидим. Так курить захотелось! Я здорово дымил когда-то… — Присев на нашу скамейку, он облегченно вздохнул. — М-да! А Зарницына-то… Она, понимаешь ты, свою правду строго блюдет. Духом, что ли, вознеслась? Вся в разум ушла, только ему подчиняется, а жизни вокруг будто нет. И ценит себя высоко. Вишь ты — есть просто дерево: сосна, осина, вяз. Им хоть печь топи, хоть костер жги! А есть красное — для разной дорогой мебели. Так вот им, конечно, печку не топят. Она так и объяснила, почему не может на ваш класс тратить силы: «Красным деревом печь не топят!» Теперь понятно, почему она так с товарищем Першиным… Думала, он — как все. А он… — И тут Иван Сергеевич крепко оперся о мое плечо и встал. — Ладно, ребята! Пошли к Елагиным!