Пути и перепутья - [34]

— Сейчас?! — изумился Олег, кинув взгляд на дом, где уже потухли окна. — Поздно.

— Поздно будет завтра, — строго возразил Иван Сергеевич. — Завтра, Тимоша сказал, педсовет.

— Папань! А может, и Елагины тоже такие — из красного дерева? Они же «бывшие»…

— Помолчи.

Обиженный Олег засвистел.

— Перестань! — оборвал его отец. — Воображаешь, красиво?

Иван Сергеевич, верно, очень устал, в пути дважды прислонялся спиной к столбам — передохнуть. К разговору с Елагиным нас не пригласил, да мы туда и сами не рвались, попав в волшебную Володькину комнату. О взрослых вспомнили, когда они вышли в прихожую.

— Стесняетесь — я позвоню директору! — горячо убеждал Ивана Сергеевича отец Володьки Петр Кузьмич Елагин. — Нельзя так: на вас лица нет. И надо спешить! Поздно. Прохоров может уйти.

— Да, пожалуй, — мялся Иван Сергеевич. — Ну, позвоните. Он ведь и сам мне не раз машиной предлагал пользоваться. Да не могу я. Не по штату выходит, а по дружбе…

— На машине поедем! Понял? — радостно шепнул мне Олег, когда Петр Кузьмич, позвонив на завод, сказал, что директор тут же выслал машину и ожидает Ивана Сергеевича у себя.

Елагины проводили нас вниз. В пролете шаркнул свет фар, и Иван Сергеевич спохватился:

— Вы тут, ребята? Бегите домой… Машина служебная, вас не возьму. Скажут, своих детей катаю… Бегите, бегите… Ну?

Олег насупился, не сдвинулся с места.

— Иван Сергеевич! Да возьми ты их! Ночь — никто не увидит, — взмолились Елагины.

Шофер распахнул заднюю дверцу.

— Влезайте, ребята!

— Нет, не могу я их взять, — виновато повторил Иван Сергеевич. — Не могу, и все! Извините!

Олег молча шарахнулся в темноту. Я догнал его, когда мимо пронеслась кургузая «эмка».

— У-у, Цыпа! — вдруг выругался Олег, как будто из-за Зарницыной дразнили нас огоньки убегавшей машины. — Айда скорей! Я злой и голодный как волк!

И утром Олег был злой: возвратись домой, он не дождался отца — уснул, а когда встал, Ивана Сергеевича и след простыл — ушел на завод раньше рабочих. А меня распирала затаенная радость: Олег снова шел со мной в школу и о бегстве из города не заикался.

Но учились мы в тот день всего два урока. Перед третьим Дед привел Тимофея Синицына, объявил:

— Собирайте портфельчики. С сим молодым человеком — его зовут Тимофей Петрович — отправитесь на завод.

— Ну?! Что я говорил?! — потер руки Зажигая. — Колеса смазывать!

— И тем, у кого диктант в порядке? — забеспокоился Хаперский.

— Всем без исключения! — Тимоша уже брал власть. — И при чем здесь диктант? У нас просто экскурсия.

— Враки! — гудел по пути на завод Зажигин. — Дадут рукавицы — и ать-два! — уголь сгружать!

Олег крутился возле Тимоши, надеясь что-нибудь выведать, но скоро мне стало не до Олега. В проходной в черной шинели, с пистолетом у пояса, стоял наш сосед Дмитрий Щербатый. Вместо привета он отпустил мне увесистый подзатыльник. А потом люди замелькали вокруг как тени. И все они, казалось, подобно мне, опасались от шума и неистовства тесно наставленных станков и машин, способных кромсать металл, как мы кочаны капусты. В первую встречу с ним завод меня оглушил, смял, измучил грозящей отовсюду опасностью — от станков с иностранными марками, изрыгающих каленую стружку; от снующих над головой мостовых кранов; от пышущих жаром калильных печей и сотрясающих землю молотов. Только в светлом и тихом модельном цехе, где пахло клеем, сосновыми стружками, я малость опомнился.

Уже за воротами, получив от Щербатого второй подзатыльник, я вспомнил, что так и не побывал в отцовской земледелке, но расспросить о ней сопровождающего инженера не успел: из парткома, где мы сложили портфели, вернулся Тимоша и торжественно изрек:

— Ребята! Нас приглашает к себе директор завода товарищ Прохоров!

— Кого куда на работу, да? — завел свою песню Зажигин. — Даром, что ли, завод смотрели? Я — старшим помощником младшего смазчика! Олег молотобойцем — как пить дать! А ты, Хаперский? Ой, не могу!.. Она же белая… В кочегарку! Во!

Но в директорской приемной, размером в полтора наших класса, с блестящим старинным паркетом и панелями красного дерева, со строгой секретаршей в углу, за столом, уставленным телефонами, Зажигин оробел. А в прохоровских дверях вообще создалась пробка: шедшие первыми не осмеливались пересечь огромный, со школьный зал, кабинет. Стена, выходящая на заводской двор, вся была стеклянной. Директорский стол стоял на возвышении, слоено капитанский мостик, его окружили и что-то обсуждали между собой солидные люди, а через весь кабинет растянулся другой стол, зеленого сукна, уставленный вазами с яблоками, конфетами и печеньем. В отдалении под изображениями паровозов, выпущенных заводом со дня его основания, приютились наши родители, вызванные прямо из цехов. Моего отца, конечно, среди них не было, но Иван Сергеевич сидел, как и все, — терпеливо, скромно. Сидел и Ковригин.

— Ребята! — раздался веселый, громкий голос директора. — Прошу к столу, угощайтесь! Наверно, находились по заводу-то? Иван Сергеевич, распорядись! А я сейчас освобожусь.

Но Олегова отца опередил Федор Ковригин. Он захлопотал вокруг нас, торопливо распихивая гостинцы — кому в руки, кому в карман. Стол был начисто опустошен, когда люди, задержавшие директора, с улыбкой оглядывая нас, ушли, а Прохоров — молодцеватый, с густой упругой шевелюрой, расправил под широким ремнем суконную гимнастерку и прошагал к нам.