Путевые впечатления. В Швейцарии (Часть вторая) - [2]

Альбрехт велел передать им, что он желает принять их как детей в свою королевскую семью, предложил ввести самых знатных горожан во владение ленными поместьями и заявил о своем намерении посвятить в рыцари по десять человек от каждой общины. Но эти издавна привыкшие к свободе горцы ответили, что единственное их желание — сохранить свои прежние права, а не получить взамен них новые привилегии. И тогда Альбрехт, поняв, что этих людей невозможно подкупить, решил проверить, смогут ли они выстоять против тирании. Он назначил в их край двух австрийских наместников, чей свирепый и необузданный нрав был ему хорошо известен: это были Герман Гесслер фон Брунег и рыцарь Берингер фон Ланденберг. Оба новых наместника водворились непосредственно на землях конфедератов, чего не позволял себе ни один их предшественник: Ланденберг обосновался в королевском замке Зарнен в Верхнем Унтервальдене, а Гесслер, не найдя для себя достойной резиденции в бедном краю, доставшемся ему при разделе, приказал построить крепость, которой он дал имя Урийох, то есть Урийское иго. Затем он приступил к выполнению замысла Альбрехта, надеявшегося, что проявления этой тиранической власти заставят конфедератов самих принять решение об отделении от Империи и вынудят искать покровительства Австрийского дома; в итоге были подняты пошлины, за малейшую провинность налагался огромный штраф, а к жителям края власти стали относиться с высокомерием и презрением.

Однажды, когда Герман Гесслер объезжал земли кантона Швиц, он остановился перед новым домом, строительство которого близилось к завершению. Дом этот принадлежал Вернеру Штауффахеру.

— Ну разве не возмутительно, — сказал Гесслер, обращаясь к сопровождавшему его конюшему, — что презренные рабы строят такие дома, тогда как и хижины слишком хороши для них?

— Дайте им закончить, ваша светлость, — ответил конюший, — а когда они его достроят, мы прикажем вырезать над входом герб династии Габсбургов и тогда посмотрим, отважится ли хозяин потребовать вернуть ему дом.

— Ты прав, — сказал Гесслер.

И, пришпорив коня, он продолжил путь.

Жена Вернера Штауффахера, стоявшая на пороге дома, слышала весь разговор; она тут же велела строителям прекратить работу и отправляться по домам. Они повиновались.

Вернувшись, Вернер Штауффахер с удивлением посмотрел на опустевшую стройку и спросил у жены, почему ушли рабочие и кто отдал им такое распоряжение.

— Я, — ответила она.

— Но почему, жена?

— Потому что вассалам и рабам следует довольствоваться хижиной.

Вернер тяжело вздохнул и вошел в дом. Он был голоден, хотел пить и рассчитывал, что его ждет приготовленный ужин. Он сел за стол; жена подала ему хлеб, поставила перед ним воду и села рядом.

— Разве больше нет вина в погребе, нет серн в горах, нет рыбы в озере, жена? — спросил Вернер.

— Надо жить соответственно своему положению: хлеб и вода — вот ужин вассалов и рабов.

Вернер, нахмурив брови, съел хлеб и выпил воду.

Наступила ночь, и они легли спать. Перед тем как уснуть, Вернер обнял жену и хотел ее поцеловать, но она оттолкнула его.

— Почему ты отталкиваешь меня, жена? — спросил Вернер.[3]

— Потому что вассалы и рабы не должны мечтать о том, чтобы дать жизнь детям, которые будут вассалами и рабами, как и их отцы.

Вернер вскочил с кровати, молча оделся, снял со стены висевший там длинный меч, забросил его за спину и вышел из дома, не произнеся ни слова.

Мрачный и задумчивый, он направился в Бруннен. Придя туда, он договорился с рыбаками, и они перевезли его через озеро; за два часа до рассвета он был уже в Аттингха-узене и стучал в дверь дома Вальтера Фюрста, своего тестя. Старик сам открыл ему, и, хотя его удивило появление зятя в столь неурочный час, он не стал расспрашивать его о цели визита, а велел слуге подать на стол большой кусок мяса серны и вино.

— Спасибо, отец, — поблагодарил его Вернер, — но я дал обет.

— Какой же?

— Есть только хлеб и пить только воду, пока не наступит долгожданный час, до которого, возможно, еще очень далеко.

— Какой же?

— Тот, когда мы обретем свободу.

Вальтер Фюрст сел напротив Вернера.

— Ты хорошо сказал, но хватит ли у тебя мужества повторить эти слова перед остальными, а не только перед стариком, которого ты называешь своим отцом?

— Я повторю их перед лицом Господа на небесах и перед лицом императора, его наместника на земле.

— Хорошо сказано, сын мой. Давно я жду от тебя подобного визита и похожего ответа, и мне уже стало казаться, что ты никогда не отважишься ни на то, ни на другое.

В эту минуту в дверь снова постучали, и Вальтер Фюрст пошел открывать. На пороге стоял молодой человек, вооруженный палкой, которая напоминала скорее дубину; в лунном свете было видно его бледное взволнованное лицо.

— Мельхталь! — в один голос вскричали Вальтер Фюрст и Штауффахер.

— Что привело тебя сюда и чего ты просишь? — промолвил Вальтер Фюрст, испуганный бледностью молодого человека.

— Убежища и отмщения! — мрачно воскликнул Мельхталь.

— Ты получишь все, что просишь, — ответил Вальтер Фюрст, — если только отмщение в моей власти так же, как и убежище. Что же случилось, Мельхталь?

— А вот что! Я запряг в плуг двух лучших быков из своего стада и пахал землю, а в это время мимо проезжал слуга Ланденберга. Он остановился, минуту разглядывал моих быков, а затем сказал, приблизившись к упряжке: