Путевые впечатления. В России. (Часть вторая) - [35]

Однако великий канцлер поставил условием своей клятвы, что он не последует за императрицей в военный поход, а напротив, будет подвергнут домашнему аресту под охраной офицера, который должен находиться при нем неотлучно.

Таким образом великий канцлер, будучи человеком осторожным, с обеих сторон обеспечивал себе безопасность, чем бы все ни закончилось.

Со стороны Екатерины: присягнул ей — стало быть, был ее другом.

Со стороны Петра III: находился под арестом — стало быть, не был его врагом.

Когда великий канцлер уехал в Петербург, Петр III стал размышлять о том, какими средствами противостоять грозящей опасности.

В Ораниенбауме у него было три тысячи голыитейн-ских солдат, на которых он мог положиться.

Перед глазами у него, на расстоянии пяти или шести верст, был Кронштадт, эта неприступная крепость.

Император начал с того, что послал своим гольштейн-ским войскам приказ в спешном порядке явиться вместе с пушками.

На все дороги, ведущие из Санкт-Петербурга, были посланы на разведку гусары; во все деревни были направлены курьеры, чтобы собрать крестьян, а во все полки, находившиеся на марше в окрестностях, — нарочных с приказом ускоренно двигаться к Ораниенбауму.

Затем царь назначил верховным главнокомандующим всеми этими войсками, которых у него еще не было, камергера, сообщившего ему о бегстве императрицы.

Когда эти первоочередные меры были приняты, Петр III, словно в голове его не осталось более ни одной разумной мысли, начал отдавать один за другам самые бессмысленные приказы: пусть поедут и убьют императрицу, пусть отправятся в Санкт-Петербург за его полком; отдавая эти приказы, он широким шагом носился по комнате, потом вдруг сел и начал диктовать два манифеста, направленные против императрицы и полные самых страшных оскорблений, затем заставил всех кругом переписывать составленные манифесты и послал гусаров распространять эти копии. Наконец, заметив, что на нем прусский мундир и прусская орденская лента, он сбросил с себя то и другое и надел русский мундир, украсив его русскими орденами.

Тем временем придворные, пребывая в растерянности, бродили по парку.

Внезапно Петр III услышал крики, показавшиеся ему радостными возгласами, и кинулся к дверям: к нему привели старого Миниха. Освобожденный императором из Сибири и движимый чувством признательности, а может быть, тщеславием, старик решил присоединиться к нему.

Эта помощь была настолько неожиданной, что император бросился в объятия старого полководца и воскликнул:

— Спасите меня, Миних! Я рассчитываю только на вас.

Но Миниху не была свойственна восторженность; он холодно взвесил положение и обрушил на эту надежду императора снег своих седин.

— Государь, — сказал он, — через несколько часов императрица будет здесь с двадцатью тысячами солдат и мощной артиллерией. Ни Петергоф, ни Ораниенбаум не смогут устоять, и всякое сопротивление, учитывая то воодушевление, каким охвачены ее войска, приведет лишь к тому, что вы и ваше окружение будете убиты. Спасение и победа только в Кронштадте.

— Объяснись, мой дорогой Миних, — сказал император.

— Кронштадт располагает многочисленным гарнизоном и внушительным флотом. Сброд, окружающий императрицу, рассеется так же быстро, как он собрался, а если вы встретите сопротивление, то у вас с вашими тремя тысячами голынтейнцев, гарнизоном и флотом будут равные с противником силы.

Это предложение вернуло присутствие духа даже самым испуганным; в Кронштадт был послан генерал, который немедленно прислал оттуда своего адъютанта, чтобы сообщить, что гарнизон не отступает от своего долга и готов умереть за императора, если император решит укрыться в Кронштадте.

И тогда несчастный коронованный глупец перешел от панического ужаса к безграничной уверенности. Как только гольштейнцы прибыли, он принял парад и, в восторге от их бравого вида, воскликнул:

— Не следует бежать, не увидев врага!

Миних, стоявший за немедленное отступление, приказал двум яхтам приблизиться к берегу и тщетно старался посадить на одну из них императора, который терял время на бахвальство, рассуждая о том, какую пользу могут принести ему небольшие холмы, господствующие над дорогой.

Однако все эти воинственные намерения рухнули самым плачевным образом, поскольку в ту самую минуту, когда пробило восемь часов, во весь опор прискакал один из адъютантов и сообщил, что императрица во главе двадцати тысяч солдат идет на Петергоф и находится уже в нескольких верстах.

После получения этого известия уже не было и речи о том, чтобы увидеть врага: император, сопровождаемый всем своим двором, помчался к берегу, и все бросились в лодки, крича:

— На яхты! На яхты!

— Так вы едете? — спросил император одного из придворных, который явно не торопился спуститься в лодку вместе с другими.

— Простите, государь, уже поздно, дует северный ветер, а у меня нет плаща.

И он остался на берегу, а два часа спустя уже был возле Екатерины и рассказывал ей, каким образом император вышел в море.

Итак, на веслах и на парусах Петр III вместе со своим двором бежал в Кронштадт.

Но еще утром вице-адмирал Талызин отправился в Кронштадт, сев без всякого сопровождения в шлюпку и под страхом смерти запретив своим гребцам говорить кому-либо, откуда они прибыли.