Путешествие в страну миражей - [38]

— Довезите меня куда-нибудь, — сказала она, безразличная и к великой стройке, и к своему роману.

Еще несколько дней экспедиция пробивалась через пески к колодцу, обозначенному на карте. Но случилось самое страшное *— колодец оказался сухим. Это было равносильно катастрофе: воды в радиаторах — в обрез, для питья и вовсе ничего не оставалось. А до ближайшего колодца не меньше ста километров.

Начальник экспедиции приказал всем лечь и не двигаться. И резко пресек начавшиеся панические разговоры, опасаясь, что люди потеряют мужество, начнут сходить с ума от безнадежности. Он и сам не знал, какой смысл в этих обязательных в бедственных случаях мерах предосторожности. Разве долгая агония лучше? Ведь надеяться можно было только на чудо: пешком никуда не дойти, радио не было, случайный караван мог появиться в этом месте и через месяц, и через год.

И случилось именно чудо. Ночью всех разбудил грохот. Молнии разрывали небо на части, и в их свете тени барханов прыгали на людей, как дикие звери.

— Готовь брезент! — кричал начальник экспедиции. Стелите все, что есть!..

Дождь в пустыне — такая редкость, что люди не верили в его возможность. Но торопливо срывали одежду, чтобы поймать хоть каплю воды, выжать ее потом в общий бак. И дождь хлынул, плотный и тяжелый, какой случается в эту пору раз в десятилетия.

Старый туркмен Ходжа-Нияз ходил от машины к машине и повторял одно и то же:

— Аллах помог. Слава аллаху!..

— Вот вам сюжет для романа, напишешь — не поверят, — говорили рабочие писательнице. Она равнодушно смотрела на них и молчала…

Теперь, двадцать лет спустя, можно предположить, что, если бы не тот случайный июльский дождь, изучение пустынь весьма бы затормозилось, потому что в экспедиции были почти все крупнейшие пустыноведы, на которых держится сейчас эта наука. В том числе и Нина Трофимовна Нечаева…

Собранной воды хватило на несколько дней. Когда осталась одна бочка, поехали к ближайшему колодцу. И не нашли его. Снова тревога охватила сердца. И снова начальник экспедиции поступил, как подсказывал опыт: оставив женщин под натянутым тентом, разослал группы людей в разных направлениях искать колодец, который был где-то в этом районе.

Воду нашли ж исходу вторых суток, холодную, прозрачную. Заполнили все 15 бочек, поехали дальше. А к вечеру вынуждены были сделать долгий привал: вода оказалась идеальным слабительным. Хорошо еще, что избыток сульфатных солей в воде никак не сказывался на радиаторах машин.

На 25-й день экспедиция добралась до колодца Чарышлы, откуда была прямая дорога на Куня-Ургенч…

— А роман Виноградская так и не написала, хоть и настрадалась больше всех, — сказал Бабаев, закончив свой рассказ.

Мы поспорили о причинах и сошлись на том, что она и не могла ничего написать, потому что была слишком пассивна в дороге, ибо страдание только тогда рождает мысль и страсть, когда оно оплодотворено протестом, готовностью постичь и преодолеть.

Луна катилась над Каракумами, превращая ее в немое царство теней. Неизвестная горожанам неземная тишина пластом лежала на барханах, на уснувших кандымах, обступивших единственный на всю Вселенную домик с желтым огоньком в окне. Мы с Агаджа* ном Гельдыевичем стояли на краю этого, островка жизни, смотрели в черное пространство, укрытое плотным звездным одеялом, и вспоминали «пустынников» и тех, кого уж нет, и кто далече, кумли с учеными степенями и почетными званиями, которые не по воле судьбы, как местные люди песков, а вполне сознательно шли на лишения, подолгу живя среди барханов, чтобы вырвать у пустыни ее тайны.

Почти полвека отдали изучению пустынь академик АН Туркменской ССР Михаил Платонович Петров, исходивший Каракумы вдоль и поперек, и член-корреспондент АН Туркменской ССР Владимир Николаевич Кунин, активный сторонник комплексного изучения засушливых зон. Вспомнили и балтийского моряка Ивана Александровича Мосолова, который провел в пустыне половину своей жизни и удостоился звания заслуженного деятеля науки Туркменской ССР…

— А вы расскажите о себе.

Бабаев надолго замолчал. Зная эту черту туркмен — замыкаться, когда речь заходит о них самих, я терпеливо ждал. И ночь сделала свое дело. Слово за слово — и передо мной открылась еще одна судьба, по-своему оригинальная, но довольно типичная для многих туркменских ученых.

Детство его было босоногим, не в лирическом, как пишут в стихах, а в самом печально-житейском смысле. Сыну бывшего батрака ботинки представлялись роскошью. Гельды — отец Бабаева, полуграмотный крестьянин — умел, однако, глядеть в будущее. Однажды он взял сына за руку и отвел в русскую школу. И Агаджану, гордившемуся, что учится уже в пятом классе, но совершенно не знавшему по-русски, пришлось сесть в третий класс. Крепко он тогда обиделся на отца. Только через несколько лет понял его правоту, потому что сумел догнать своих сверстников. А в институте он был на курсе самым молодым.

В семнадцать лет Бабаев ушел в первую свою экспедицию. Потом это стало обязательным, как ежегодный отпуск. Пустыня уводила в свои просторы и словно в награду за преданность одну за другой раскрывала свои тайны. И уже тогда, в первых своих блужданиях по барханам, такырам, солончакам, он понял, что пустыня не любит полудел, что только комплексный подход к ее освоению может принести успех.