Путешествие капитана Самуила Брунта в Каклогалинию, или землю петухов, а оттуда в Луну - [13]

Но теперь остается научить тебя, каким образом поступать при дворе. Прежде, нежели пойдешь к Государю, должен ты зайти на поклон к Шквабавам. Знатнейшие из них те, у которых орлиный нос и собою очень толсты; сии имеют некоторое преимущество пред прочими. Сие обыкновение введено уже издавна. Что же касается до того, каким образом должно ходить на поклон к Шквабавам, то оное хотя несколько и странно кажется, однако рабская преданность Каклогалян делает оное необходимым и есть главною причиною, что они таковых знаков почтения требуют. Ты должен как возможно ниже кланяться; они оборачиваются задом, распускают свой хвост и заставляют целовать себя в зад. Ты увидишь, что и самые знатные Каклогаляне друг перед другом стараются то исполнить; и те, к которым они сею частью из милости оборачиваются и хвост свой распускают, бывают так довольны, как будто бы им чрез то величайшая честь оказывается. Я сам принужден делать то с особливым почтением, сколь скоро бываю с ними в беседе».

При сих словах вошел к нам в комнату один из знатнейших его чиновных и сказал ему, что коляска для него находится в готовности. Тогда приказал мне надеть епанчу и его дожидаться, что я и исполнил; после чего, спустя несколько времени, пришел он ко мне и, взяв меня, посадил с собою в колясочку. Дорогою разговаривал он со мною о разных материях; и, между прочим, спрашивал меня, есть ли в моем отечестве стихотворцы. Я ответствовал ему, что мы имели славных пиитов. Он желал знать, какие люди они были. Я сказал ему, что были они достойные писатели славных дел великих мужей, коих они с тем намерением воспевали, дабы поощрить других к последованию им в добродетелях и в любви к отечеству; что для составления хороших стихотворцев потребны великое искусство и острый разум; что знатнейшие в государстве люди оказывают им особливое почтение и за сочинения их стараются награждать щедро и пристойным образом, так что столь же трудно найти бедного стихотворца, сколь редко видны Министры, кои бы в рассуждении великой своей власти не обогащались. Сие сказал я не менее из любви к истине, как к умножению чести моего отечества. Таковое объявление о наших пиитах казалось ему весьма странно; он рассказывал, что они у них совсем в другом состоянии, и знатнейшими особами ни мало не почитаемы, кроме только некоторых пышных и глупых, коим, имя нужду в ласкательстве и похвале, дают им несколько на вино денег, и то для того, чтобы другие не подумали, что они с ними коротко обходятся; ибо для знатных особ почитается у них за непристойность и дурачество обходиться с теми, которые их ниже и беднее. Как же скоро принимают они их в свое сообщество, то сие явным доказательством служит, что они дураки или непотребные. «И сие у нас, — примолвил он, — в великой моде».

Он мне также признался, что никогда не уважал ими ни мало; на что таковой поступок приводил его нередко в раскаяние, видя, что стихотворцы стихами и речами своими имеют великое действие во нравах простого народа, который отдает им большее почтение, нежели придворным особам. Примолвил к тому, что неприятели его старались воспользоваться сим его к стихотворцам презрением, склонив искуснейших из них на свою сторону и распаля их на него столь сильно, что все их сочинения наполнены были ненавистью против него; и он с великою досадою принужден был сносить, с какою радостью принимал простой народ все сочиняемые на него сатиры, в которых все его поступки живо представлялись. И хотя он в свое защищение и велел другим в стихах воспевать свою похвалу, однако сии бедные рифмачи были столь неискусны, что в стихах своих заключали гораздо более хулы, нежели похвалы; и если в правлении его хотя малая ошибка происходила, то они, почитая таковой случай самым лучшим средством к прославлению блаженства подданных во время столь разумного Министерства, писали огромные оды; и сии смешные стихотворческие неистовства простирали столь далеко, что как его, так и соучастников таковых добродетелей и совершенств без всякой умеренности превозносили, хотя, с другой стороны рассматривая, всякий находил только пороки и недостатки.

Разговаривая таким образом, достигли мы до дворца; мы взошли на большую лестницу, не будучи обеспокоены любопытством народа; ибо как скоро Его Превосходительство, господин мой, показывался, то все птицы опускали носы в землю и до тех пор так стояли, пока он проходил. Он просил меня подождать в передней комнате; сам же пошел во внутренние покои. Спустя по отшествии его не более пяти минут, растворились двери и показалась Галка, одетая в весьма узкое платье, которое на груди застегивалось и сквозь которого ноги и крылья продеты были. Она вошла в переднюю с подпрыжкою, где, окружа меня, придворные взирали с великим удивлением, но притом с такою вежливостию, что мнения свои друг другу на ухо шептали. Бесстыдная же Галка подбегала к ним, клевала их в ноги и дергала за платье без всякого разбора. Некоторые Каклогаляне первой величины, которых она не могла достать в голову, перед ней нагибались и просили ее, чтобы она сделала им честь и дернула их за гребень. Всякий оказывал ей отменное почтение и давал ей дорогу, дабы она могла ко мне приближиться. Она смотрела на меня долго и клюнула меня потом в палец, не могши достать выше, как только в руку, когда опускал оную вниз. На то в ответ дал я ей такой добрый щелчок, что она вверх ногами полетела; и сие стоило бы мне моей жизни, если бы не запрещено было бить кого-нибудь во дворце. Тогда сделался там превеликий шум, и я опасался, чтобы мщение мое не привлекло меня в несносное несчастье. Но Каклогалянский Государь, которому господин мой рассказал обо мне подробно, уведав, что причиною сего шума была Галка, приказал ее посадить тот же час под караул и держать ее там целые три дня, причем дать ей два приема слабительного и один рвотного. Ибо те, которые сделали какое преступление, не заслуживающее смерти, наказываются у них обыкновенно рвотными или слабительными, смотря по величине учиненного ими проступка. Меня кликнули в аудиенц-камеру, где сделал я поклон по-ученому, как то мне предписано было. Прежде всего оборотился к женщинам, и которая из них была толще, той и более давал преимущества. Первая Шквабава, к коей я подошел, была целую сажень в охвате, подбородок у ней висел на шесть дюймов, и она, как то узнал я после, почиталась у них великою красавицею. Она оборотилась ко мне задом, и все там бывшие принуждены были от того нюхать благовония.