Путешествие капитана Самуила Брунта в Каклогалинию, или землю петухов, а оттуда в Луну - [15]
По сих словах подал он мне свои аттестаты, из коих в первом написано было, что он прежде всех ворвался в правое неприятельское крыло и оное привел в беспорядок, почему и одержана совершенная победа над Сороками и Совами; во втором, что на Белфюгарской баталии отнял государственное знамя; в третьем, каким образом напал он на неприятельский магазеин и, отняв оный, принудил неприятеля оставить осаду Барбахена; одним словом, он имел с двадцать аттестатов, подписанных Генералами и знатнейшими военными чиновными, кои на отменную его храбрость единогласно особую похвалу приписывали. Прочтя оные, отдал ему назад и спросил, чем могу я ему служить. «Я прошу вас, — сказал он мне, — рекомендовать меня первому Министру, дабы я, как заслуженный Офицер, получил пенсию». «Вы не можете сделать богоугоднейшего дела, Государь мой! — ответствовал я ему. — Конечно, вы двор весьма мало знаете, когда думаете, что там заслуги уважаются. Ваши аттестаты доказывают, что вы исправляли должность свою, как подлежит каждому честному Офицеру. Однако вы делали должное, и за то награждены довольно». «Я все довольно разумею, — ответствовал Полковник, — но могу вам множество таких представить, кои или ушли, или при сражении весьма худо поступали; однако, невзирая на то, удержали свои места, а иные еще и возвысились». Я ответствовал ему, что, хотя то и правда, однако сии петухи были, может быть, другим образом двору полезны, либо имея прекрасных жен или дочерей, или в великом совете могли служить своими советами.
«Но я, государь мой! хочу говорить с вами чистосердечно, — присовокупил я еще, — я никак не могу служить вам в сем деле. Министру надлежит почти всех Бабле-Цифериан (так называются члены великого совета) привлечь на свою сторону. Они имеют множество лакеев, кравчих и других служителей, которые идут в Гошпиталь, так что и находящиеся там Офицеры и солдаты скорее выведены быть могут для очищения им места. Ежели некоторых из Бабле-Цифериан хотите склонить к сожалению, дабы в просьбе вашей иметь лучший успех, то прежде всего постарайтесь задобрить служителей некоторых Шквабав или и их самих. Сим средством легко можете получить желаемое». «Я лучше хочу умереть с голоду, — сказал он на то, — нежели учинить столь мерзкое дело».
Сие произнес он с великим жаром; но я ему ответствовал с холодностью, что он, может, то получит, как хочет. «Итак, я вижу, — сказал Полковник, — что и вы меня защитить не хотите».
«Я уже показал вам причины, для которых не могу вам ни мало помочь, — сказал я ему. — Но ежели ваши аттестаты и челобитный могут вам принести пользу, то пожалуйте, я подам их Государю». «Наш Государь, — говорил он, — весьма добродетелен; но все делается чрез Министра, от которого ничего надеяться не должно». Сказав сие, простился он со мною весьма учтивым образом. Министр, услыша, что я с сим Полковником долго разговаривал, спрашивал меня, чего он от меня требовал. Я рассказал ему о его просьбе, говоря притом, что, не хотя беспокоить о том Его Превосходительство, ему отказал. «Птицы, — сказал он, — кои заслугами своими хвастаются, бывают чрезвычайно бесстыдны. Сей Полковник был бы, конечно, при своих правилах счастлив, ежели бы он жил за два или за три века прежде; но ныне оные уже не в моде, и он, последуя древнему своему нравоучению, должен будет умереть с голоду.
Как! он столь бесстыден, что всегда хочет говорить правду, и по сих пор поступок своих не переменяет, хотя за то уже неоднократно было ему от двора отказано. Он осмеливается сказать в глаза знатному петуху, что он сводник и возвышением своим должен курицам своей фамилии. Он укоряет без всякого рассуждения трусостью того, который предосторожностью своею избег от опасности. Иному напоминает бесстыдным образом то, что он был лакеем, хотя счастие и возвело его столь высоко, что он между знатнейшими в государстве почитается. Сего еще не довольно; он дерзнул и мне сказать, когда я не хотел принят его челобитной: весьма жалко, для чего народ, посадя меня в темницу за покражу государственных доходов, не дал мне слабительного и меня не повесил; також, будто я явный государственный грабитель и заслужил виселицу более всякого вора. Бедность и глупость его были причиною, что я над ним сжалился и его простил; хотя, кажется, и того довольно для него наказания была, что над ним все насмехались. Он не имел ни куска хлеба; однако я пошел к нему в дом и приказал давать ему все нужное к его пропитанию, не дав ему притом знать, кто его благодетель».
Каклогаляне были в древние времена народ разумный и храбрый, соседям страшный и ими почитаемый. Род их не был смешен ни с совиным, ни с сорочьим, ни с орлиным, ни с грачевым, ни с галочьим, ни с тетеревиным, ни с цаплиным, ни с сокольим или каким другим. Но напоследок, по неосторожности самих Каклогалян, размножились сии роды мало-помалу между ими, и от происшедших браков между сими разными народами воспоследовало падение, на которое те фамилии, кои с другими остались несмещенными, толь много жалуются. История их соседей свидетельствует, сколь велики были их предки, и доказывает довольно различие между древними и нынешними Каклогалянами. Первые столь же ревностно и точно повиновались законам, сколь много почитали свою вольность, так что всякий думал, что общее благоденствие того требует, чтобы поспешествовать общему добру. Но, дабы не зайти далеко пространным описанием нравов древних Каклогалян, то коротко скажу, что походили они на нынешних Агличан: были разумны, скромны, храбры, человеколюбивы, справедливы, к отечеству усердны, искусны в управлении своего государства и в завоевании другими, любили странноприимство, ободряли достоинства, а к ласкательству величайшее отвращение имели. Поспешествователь любовных дел умер бы у них с голоду; да и сама Государская любовница не смела бы появиться в собрание добродетельных куриц, хотя бы и могла сделать мужей их счастливыми.
