Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют - [71]
«Исцеление» начинается с прелюдии. Алан пьян. Море света, но необъяснимо темно. Он в своей прихожей, рядом знакомые персонажи. Жена протягивает стакан — нет, думает он, маловат. Тут же стоят: два полисмена и декан его факультета. Жена спокойно говорит: «Это последний глоток в твоей жизни»[295]. Черта с два, думает он, отмечая также «пугающее и апокалиптическое» чувство, что на сей раз это может оказаться правдой.
Затем он обнаруживает себя в клинике W, прообразом которой стал знакомый Берримену Центр при больнице Святой Марии. Третья попытка: воздержание и ломка; но по мере того, как крепнет его заинтересованность в исцелении, его разум проясняется. Он точно знает, что было не правильно, или ему кажется, что знает. В прошлый раз он допустил ошибку на Первом шаге. Он ухмыляется, глядя в зеркало, и плетется в буфет, чтобы встретиться с товарищами по несчастью. Отныне долгие недели ему будут доступны невинные радости вроде кофе, мороженого и сигарет. А дни заполнят консультации, сеансы групповой и индивидуальной терапии, работа в парах и молитвы.
В письме своему другу Солу Беллоу, написанном в то время, когда «Исцеление» лихорадочно разрасталось в воображении Берримена, он сообщает, что книга будет содержать «сведения, почти столь же серьезные, как у Мелвилла о китобойном промысле». Это правда. В каком-то смысле «Исцеление» представляет собой изложение миннесотских принципов лечения на примере лечебного центра W. Текст насыщен запахами исцеления — в основном кофе и сигарет — и написан особым языком, специально созданным для одоления самого увертливого из недугов.
Читая его, я набросала для себя словарь терминов, частью уже встречавшихся мне, частью новых. Отрицание — базовая установка алкоголика. Отказ признать наличие проблемы. Готовность говорить что угодно, лишь бы сохранить за собой возможность выпивать. Выравнивание — спонтанные попытки участников группы развеять иллюзии друг друга. Срыв — выпивка после, казалось бы, достигнутого излечения. Минимизация — разновидность отрицания. Очень частое среди алкоголиков стремление утверждать, что их пьянство и их неприятности обычны и безобидны и едва ли стоит обращать на них внимание. Честные заблуждения — иллюзии, в которые алкоголик искренне верит. Перегруппировка — возобновление защиты после периода честности и открытости. Поиск людей — корректировка тенденции алкоголика к самоизоляции, «добровольному одиночному заключению», жалости к себе, веры в исключительность собственных страданий. Ведь вся групповая структура АА разработана так, чтобы опровергнуть эти установки, заставляя алкоголиков сопоставить свои истории и увидеть их поразительное сходство. Проекция — приписывание другому чувств, отрицаемых в себе самом. Сухой алкоголизм — воздержание в сочетании с отказом изменять что-либо в своем отношении к алкоголизму; расчет лишь на силу воли. Очень опасная ситуация. Детский сад — еще одна разновидность отрицания, когда алкоголик повторяет, как попугай, установки АА, не принимая их всерьез и не раскрываясь.
Для Алана Северанса этот процесс и мучительный, и жизнеутверждающий: вырваться на воздух, исцелить свой дух. Он заводит друзей, признает правоту критики, соскребает с себя заскорузлые слои заблуждений. Иногда способность его недуга к сопротивлению кажется бесконечной. Но он не теряет надежды. Повинуясь порыву, он решает принять иудаизм и проводить долгие часы в усердных штудиях. На встречах в группе он говорит слишком много, докучая всем. Другой участник во время игры «Животное-растение-минерал» описывает его как «больного старого льва»[296], тогда все остальные включаются и называют его напыщенным, высокомерным, отвратительным. Это действительно так: он нередко подкрепляет свои рассуждения самодовольными упоминаниями собственной известности и сексуальной привлекательности. Конфронтация ранит его, но он находит в ней опору и обретает себя. На следующий день психотерапевты вытягивают у него признание, что он уже два, а то и три года не видел сына. Они хотят, чтобы он понял: алкоголизм — это не только пьянство, это разлад всей его жизни. «Это было тяжело, очень тяжело. Он не мог думать, только чувствовал»[297].
Алан Северанс далеко не тот персонаж, который вызывает горячее сочувствие. Во время чтения меня так и подмывало треснуть его по башке. Он абсурдно убежден в значительности своего недуга, в уникальной сохранности своего мозга — или же, находясь в другом расположении духа, в убийственной никчемности своего существования. «Возможно, проще быть чудовищем, чем человеком»[298], — говорит один из психотерапевтов. И дальше: «Алкоголик негибок, инфантилен, нетерпим, схематичен. Он вынужден жить скрытной жизнью. Единственный его шанс — выйти на простор»
