Путь усталости - [5]
Шрифт
Интервал
К куполу, где грозного Иеговы
Древний лик неумолим и строг.
Малости не знающий, суровый
Стынет там ветхозаветный Бог.
Он принять не может покаянья,
Сокровенную тоску молитв,
Только Сын за кроткое страданье
Скромный подвиг наш благословит.
Будем каяться упрямо, страстно,
Чтобы в дни великого Поста
Стало сердце радостным и ясным,
А душа спокойна и чиста.
Только там, на воле, за стенами,
Не спастись нам от греховных пут;
Белыми пушистыми цветами
Яблони в садах уже цветут.
ВОСКРЕСЕНЬЕ[17]
Дни прозрачные под солнцем тают,
Кружится блаженно голова,
На пригорках робко прорастает
Изумрудным ежиком трава.
Скоро светлой ночью Воскресенья
По полям, седым от вешних рос,
Пронесет Свое благословенье
Радостный, прощающий Христос.
На заре, над дремою затона,
Может быть, увидят рыбаки
Снежное сияние хитона,
Взлет благословляющей руки.
В трепете пасхальных перезвонов,
Славословя Бога и хваля,
Пурпуром торжественных пионов
Влажная покроется земля.
И тогда, в весеннем озаренье,
Распахнется небо надо мной
Благостным и ясным откровеньем,
В вечность уходящей глубиной.
БЕССОННИЦА
Матери
Бессонница, пропели петухи,
Заплакал и затих грудной ребенок,
Рождаются неясные стихи
И мыслей строй вновь беспокойно звонок.
Обрывки споров, расставаний, встреч,[18]
Нелепый бред, — смесь вымысла и были.
Брожу по комнате. Не смею лечь.
Друзья? Их нет, они меня забыли.
Вернусь в прозрачный предосенний день,
Задолженный, в потертом старом платье,
У запертых родительских дверей
Остановлюсь, не в силах постучать я.
И только ты, о, ласковая мать,
Живущая моим беспутным счастьем,
Сумеешь все осмыслить, все понять,
С укором старческим и горестным участьем.
ВОЛК
Знаю, жить один не могу,
Как ушедший от стаи волк.
Сам себе и другим я лгу.
Но какой в этом смысл и толк?
Страшен лес городских домов
В мутный час, когда сходит ночь.
Сердце ждет человечьих слов
Тех, что могут еще помочь.
Но ушедшим, там клык — здесь нож.
Кто ушел, тот ушел навек.
Как со зверем и в этом схож
Возгордившийся человек!
Подступаю к стае, как вор,
Жду упорно призывный знак,
Кроет глаз тоскующих взор
Мой последний союзник — мрак.
Но поняв, что напрасно ждать,
Что бездушна лесная жуть,
Отступаю беззвучно вспять
И в обратный пускаюсь путь.
Чтоб, уйдя в полей тишину,
Всю одетую синевой,
Одиноко выть на луну,
Душу всю изливая в вой.
«Как прост уход, но как нелепо сложен…»
Как прост уход, но как нелепо сложен
Придуманный для смерти карнавал.
Настанет день, который всем положен,
Которого боялся ты и ждал.
И темный занавес существованья
Вдруг сдвинется, одевши в траур дверь,
И подойдет с последним целованьем
Людской толпы тебя травивший зверь.
Как воздух будет полон слов ненужных,
Как беззастенчива людская ложь,
И будет в окна рваться ветер южный,
На ветер родины так странно непохож.
Завесят зеркала, чтоб не двоилась
Фальшивых мин и жестов череда,
Быть может, в этом, только в этом милость
Оставшихся к ушедшим навсегда.
Счастливей тот, кто, пав на поле бранном,
В могиле братской встретит мирный сон,
Кого не замарает черной краской
Притворный чин мещанских похорон.
«Нет вблизи ни топота, ни гомона…»
Нет вблизи ни топота, ни гомона.
В детской навсегда потушен свет,
Но остался брошенным поломанный
Детский маленький велосипед.
Память дней, когда еще был папой я,
Мне была дана — и эта честь,
Но судьба помяла косолапая
Жизнь мою, как этих крыльев жесть.
Сколько было неуклюжей радости
В день, когда я подарил его,
Но теперь он здесь, в своей усталости,
И не ждет от жизни ничего.
Все суставы догрызает ржавчина,
Грязи больше некому отмыть.
Господи! Как дорого заплачено
За желание любимым быть.
Касабланка, 1959.
«Одиночество обычный жребий…»
Одиночество обычный жребий
Всех поэтов от исхода дней,
Но в заботах о насущном хлебе
Я обязан жить среди людей.
Пляшет мир вокруг свой дикий танец,
Топотом колышет шар земной,
Слишком русский, слишком иностранец,
Я повсюду и везде чужой.
Родина — воспоминанье детства,
И Европа — память зрелых лет,
Но куда сейчас, сегодня деться,
Если их в живых давно уж нет.
Чуждого надвинулась громада,
Отпихнуть ее не хватит сил,
Я один средь сумрачного сада
Меж воспоминаний и могил.
Я кричу, но кто меня услышит?
Я молюсь, к чему моя мольба?
Небо надо мною — полог крыши,
А вокруг уснувших душ гроба.
Касабланка, 1960.
«Мальчики, два маленькие брата…»
Мальчики, два маленькие брата,
Связанные именем моим,
Мальчики, о вас когда-то
Я мечтал не очень молодым.
Боже, как мечты земные хрупки!
Вы пришли, но вас со мною нет,
Я ж упрямо мерю все поступки,
Все ошибки этих страшных лет.
Помолитесь же о вашем папе!
Любит Бог неопытных во зле,
Чтобы не дал Он унынья лапе
Придавить совсем меня к земле.
Касабланка, 4 августа 1960. День Марии Магдалины
URBI ET ORBI
1939 ГОД
Слышу тяжелый шаг
Серых чужих солдат.
Кто же теперь мне враг?
Кто же теперь мне брат?
Вести со всех сторон
Радиоволны несут,
Славу своих знамен
Хвалят и там и тут.
Плачь горделивый лях!
Плачь бесстыжий словак!
Скоро в ваших полях
Цвести будет красный мак.
Слышу тяжелый шаг
Серых чужих солдат.
Кто же теперь мне враг?
Кто же теперь мне брат?
Белград, 1939.
BASSIANA[19]
Графу Адаму Оршичу-Славетичу
Колеса мельницы в глухом канале
Гекзаметром торжественным стучат.
В осеннем небе цвета пыльной стали
Пионом распускается закат.