Путь усталости - [7]
Шрифт
Интервал
И блеск витрин «Rue de la Paix»,
А там, у вянущих каштанов,
Там, в садике «Musee Cuny»,
Где струйка сонная фонтана
Воркует в кружевной тени.
Где гнутся спины контрафоров,
С реки подперши «Notre Dame»,
В прохладе сумрачных соборов —
Душа Парижа только там.
Боюсь таинственного плена,
Боюсь и от него бегу,
Но все же образ совершенный
В воспоминаньях сберегу.
Стара о блудном сыне повесть
И не один промчится год,
Пока запыхавшийся поезд
Влетит под запотелый свод.
И из вагона выйдет некто,
Сутуля стариковский стан,
И тихо побредет проспектом,
Неся потертый чемодан.
Прозрачна будет неба просинь,
Осенний лист летуч и бур,
Спокойно будет красить осень
Багряной кистью «Luxembourg».
В дешевом, стареньком отеле
Получит комнату, обед,
На узкой холостой постели
Расстелет полотняный плед.
Пойдет бродить к ларькам у Сены,
Гравюры пыльные листать,
У антикваров гобелены,
Не покупая, выбирать.
А ночью «Ординер» попросит,
В углу «Ротонды» сев за стол,
Никто его уже не спросит,
Откуда и зачем пришел?
И этот город безысходный
Тот некто будет, может быть,
Любовью ясной и холодной
Почти как родину любить.
1937
«Все ново, шляпы, платья, лица…»
Все ново, шляпы, платья, лица.
Но всюду кроется обман,
Напрасно в воздухе струится
Весенний, солнечный дурман.
Здесь город, потерявший тело,
Ощерясь ребрами стропил,
В обломках зданий закоптелых
Свою судьбу похоронил.
Здесь запах тленья, запах прели,
Все разливается, гниет!
Здесь страстью смятые постели.
Лишь чувств казенных эшафот!
Здесь замер в жилах жизни трепет,
Здесь улицы — ряды гробов.
И оскорбительна, как в склепе,
Чечетка дамских каблуков.
Мюнхен, 1946.
«Там, где пальмы протянули к небу…»
Там, где пальмы протянули к небу
Руки в апельсиновой заре,
Северная пленница Магреба,
Вишня распустилась в январе.
Ей в саду тропическом не место,
И она печальна и бледна,
Тихо вянет белою невестой,
Тщетно ожидая жениха.
Здесь весной не прилетают птицы,
Не ломают реки талый лед,
Здесь на вешний праздник не кружится
Лентою цветистый хоровод.
Здесь лучей у солнца слишком много,
Слишком много сини в небесах,
И родного, ласкового Бога
Не заметит призрачный Аллах.
Касабланка, 1948.
НЕМЦАМ
Я ненавижу вас, рабы войны,
За то, что тысячи прошедши километров,
Вы не могли понять моей страны
И имя русское развеяли по ветру.
Что били вы лежащего в лицо,
Опьянены непрочною победой,
Ласкали проходимцев, подлецов,
Для честного неся позор и беды.
Я знаю вас, я к вам привык давно,
Усвоил все ужимки и приличья,
Но было все же сохранить дано
Мне душу русскую под западным обличьем.
Не хуже вас постиг я ваш закон,
И галстук завязать могу не хуже,
Но я не ваш! Не вами я рожден!
И тесно мне в поганой вашей луже.
Воюйте же, ваш меч еще разящ,
Вы ткете ложь с упорством Пенелопы,
Но не тяжел ли будет новый плащ
Для хрупких плеч дряхлеющей Европы?
Ошиблись вы, потомки мудрецов,
И сами мудрые превыше меры,
Вам не найти среди ее сынов
Адептов вашей каннибальской веры.
Их бойтесь вы! Мы проще, мы добрей,
И в побежденных видим тоже братьев,
Мы, вами обездоленных детей,
Из жалости, научим быть крылатей.
Мы им откроем новую звезду,
Мы вырвем их из бюргерского рая,
Который вы, слагая гимн труду,
Упрямо строили — уничтожая.
Я вам в лицо кричу: «Не я, а мы —
За мной Россия, и за мной Европа,
И крест изломанный, эмблему зла и тьмы,
Они затопчут бешеным галопом».
Вена, 1943
НАСЫПЬ
Болотная, задумчивая лень.
И аисты, торжественные стражи,
Под облаков медлительною пряжей
Вышагивают сонный летний день.
Последний клок нетронутых земель,
А там, за насыпью, в полях маиса,
Колоратурой оперной актрисы
Уже трепещет жаворонка трель.
Там оградясь надежною стеной,
Уничтожая, властвуя и строя,
Из вечного тяжелого покоя
Упрямый труд рождает мир иной.
И насыпь грань — там молотилки ад,
На жнивье нефти радужные капли,
А на болоте жалобно кричат
Великолепно-пепельные цапли.
Меня зовут! Но я слуга труда,
Я должен этот мир, чужой и страшный,
Оборонить, чтобы на эти пашни
Не хлынула взбешенная вода.
ПАНЧЕВО[26]
Александру Васильевичу Соловьеву
«Justilia regnorum fundamentum»
Надпись на фронтоне ратуши.
«Justilia regnorum fundamentum»
Два ангела часов подъемлют диск,
В скрипучем гравии дорожек ленты
И выветренный ветхий обелиск.
Проходят дни, меняются законы,
Престолы рушатся, дворцы горят, —
Но золото Стефановой короны
Равнинный край всегда зерном богат.
Все так же в августе желтеют нивы,
Все так же неба выси глубоки,
И так же город спит, склонясь лениво
Над мутною излучиной реки.
Пройдет зима и снова злак созреет.
За годами скользнет беззвучно год,
Здесь в этом городе душа стареет,
Не замечая времени полет.
***
Тут знают толк в веселом конском беге,
Не победил еще автомобиль.
За колесом расписанной телеги
Ложится тонкая седая пыль.
И в праздничной, провинциальной лени,
Над ширью нестесненною окрайн,
Бравурные высвистывает трели
Из старомодных флейт «Musik Verein».
И в деревенской пышности барокко
Двух колоколен вычурный узор,
Над городом приземистым высоко
Подъемлет нестареющий собор.
ПАНОНИЯ
Расцветает гривами ковыль,
Нежным цветом белым и летучим,
Неподвижна солнечная пыль,
Тяжелы серебристые тучи…
Хищные прошли здесь племена,
Баловни недолгого успеха,
Здесь дробилась желтая волна
О клинки мечей и сталь доспехов,
А теперь спокойствием полны