Путь усталости - [8]
Шрифт
Интервал
Эти степи, пахнущие мятой,
Где пасутся мирно табуны
На траве, косой еще не снятой.
Благостен торжественный покой
Пышного земли великолепья,
Сладок запах терпкий и сухой
Диких трав, непокоренной степи.
ПОСЛЕ ГРОЗЫ
Буйным ливнем вымыты дороги,
Ветер мнет и треплет мокрый лес,
Так легко несут сегодня ноги,
Словно тело потеряло вес.
К облакам навстречу, выше, выше,
Затеряться в влажных складках гор.
Грудь моя с твоей согласно дышит,
Вместе пьют бушующий простор.
Посмотри, внизу, как молод город,
В прятки солнца там играет луч.
Как щенков резвящаяся свора,
Разбежались в небе клочья туч.
Радуга упруго горбит спину,
Чехардой перескочив собор.
Жирно-зелены садов куртины,
Чисто выметен с тротуаров сор.
Плечи мне шальной расправил ветер.
Солнце золотит седую прядь.
Нет прекраснее тебя на свете,
Но сегодня я тебе под стать.
Вена, Каленберг, 1943
«На мои затерянные тропы…»
На мои затерянные тропы
Ты сошла и показалась мне
Призраком упадочной Европы,
Женщина с картин Edouard Manet.
Яркий рот Монмартрской проститутки
И волос летучих рыжий газ.
Мне немного холодно и жутко
От твоих прохладных синих глаз.
Твой спокойный друг, американец,
Разве он оценит и поймет
Этих щек вдруг вспыхнувший румянец,
Мыслей странных неспокойный взмет.
Встретились и разошлись так скоро,
Не успев друг другу надоесть,
Но легла мучительным позором
На меня американца честь.
«Узкобедрая, юная Венус…»
Узкобедрая, юная Венус,
Ты из пены рождаешься вновь,
Над смеющимся глазом надменно
Приподняв подведенную бровь.
Ты рождаешься в пене стакана,
В вазах белые вянут цветы,
И звучит неуверенно странно
Непривычное, робкое «ты».
А потом, ты не Венус, — Мадонна,
Скорбно горестен любящий взгляд,
Над тобою так четко и стройно
В зимнем небе созвездья горят.
И неся беспокойство и ревность,
Новый круг начинает любовь.
Узкобедрая, юная Венус,
Ты из пены рождаешься вновь.
1938
ГРЕЦИЯ
Древний камень солнечной Эллады
Пил полуденный тяжелый зной.
Жаждали неведомой прохлады
Олеандры над скупой водой.
Каменные тропы уводили
В солнечно-лазоревую высь.
В небе плавно коршуны кружили,
Над добычей скудною вились.
Он пришел, блаженный миг подъема,
Миг, дарящий дали глубиной!
Неподвижным ртутным водоемом
Море расплескалось подо мной.
А ему навстречу небо плыло,
Пыльный склон в сиянье уронив,
Над песков мерцанием унылым,
Над бестенной рощею олив.
Дали окрыляющие звали,
Пристань мысли к странствиям несла,
На смолистых мачтах отдыхали,
Ветра поджидая, паруса.
Халкидонский полуостров, 1928
ГОЛЛАНДИЯ
Лугов необозримые просторы,[27]
Пестрят коров несчетные стада,
Глядятся керамичные соборы
В каналы, где цветет вода.
В портах, где спят морей Левиафаны,
Замки лабазов крепки и стары:
Сюда, потомкам славных капитанов,
Приносит Индия свои дары.
Спокойный отдых сытых Нидерландов
Не потревожит ни война, ни бунт,
И барабаны громкие брабантов
На смотр ночной уже не призовут.
Лишь на гербе старинного портала,
Нелепо-грозный нидерландский лев
Косится зло, с раздвоенного жала
Не в силах расплескать бессильный гнев.
МЮНХЕН 1945
Не лица, свиные хари
Грызут обрубки сигар.
Каждый у них здесь парья,
Кто не несет товар.
Каждый, кто не торгует
Душой и чужим добром.
Кто в «конъюнктуру» такую
Помнит родину, дом…
Им не нужны, конечно,
Ни повести, ни стихи,
Но я обречен им вечно
Служить за мои грехи.
Угодливо скалить зубы,
Подавать в передней пальто.
Меня, в этом стаде грубом,
Всерьез не берет никто.
Да может они и правы,
А я наивный дурак,
Пиджак не сошьешь из славы,
И с ней попадешь впросак.
Своей не кляну работы,
Иной не ищу судьбы.
Но мне противны до рвоты
Затылки эти и лбы.
ЕВГЕНИЮ КИСКЕВИЧУ[28]
Он с хозяином был странно сходен:
Холоден, нескладен и высок.
Для обычной жизни непригоден.
Невеселый этот чердачок!
Виршей свежевыпущенных стопки,
Бюст, покорно ставший в уголок.
В тщательно заклеенной коробке
Порыжелый венский котелок.
Бедность здесь была уже не гостья,
Прочно полюбивши этот дом,
Чопорный, весь черный, с вечной тростью,
Он доволен был своим жильем.
По дрожащим деревянным сходням
Вечерами брел на свой чердак,
Труд нелепый, кончив на сегодня,
Литератор, критик и чудак.
Чтобы здесь в глухом уединеньи,
Он, горбатый мистик и поэт,
Претворил неясные виденья
В тщательно отточенный сонет.
ЗВЕРИНАЯ КАРУСЕЛЬ[29]
В неподвижном беге карусели
Фауна плененная плывет.
В венском вальсе кружатся газели,
Страусы, верблюды, кашалот.
Королевские слоны Сиама
Пышнобедрых горничных несут,
Утомил давно гиппопотама
Непосильный, повседневный труд.
Хочется разрушить эти скрепы,
Задушить фальшивящий орган,
Балаган скрипучий и нелепый
Заменить простором диких стран.
На пустынном ярмарочном поле,
Ночью, непосильный бег прервав,
Безнадежно думает о воле
Клетчатый оседланный жираф.
И, пробравшись к спящей карусели,
Прислонясь к картонному плечу,
Я, как зверь, неведающий цели,
К вольности утраченной лечу.
«От клумбы до балкона пять шагов…»
От клумбы до балкона пять шагов,
Но сорок лет назад их было двадцать,
И в зелени поблекшей берегов
Давно в ручей успела речка сжаться.
Не рвись назад, не утешайся зря
Нелепой притчею о блудном сыне,
Ведь только в памяти твоей горят
Огни, давно угасшие поныне.
Где б ни был ты, теряя по звену
Свою судьбу от Альп и до Памира,
Ты навсегда останешься в плену
Тобой придуманного в детстве мира.