Путь энтузиаста - [13]

Суть, разумеется, не в трусости, а в воспитании: нас с детства запугивали религией, наказаниями, сказками про всякую ночную чертовщину, про покойников да утопленников.

И теперь это отражалось в сновидениях и не редко наяву в ночные, глухие часы.

Да и непривычная обстановка делала свое беспокойное дело.

Я все это понимал отлично, даже свыкся со своим гробом, но тем не менее желал себе лучшей участи: ведь не для бюро похоронных процессий решил изменить жизнь.

И скоро дождался.

В Николаев на пасху приехала драматическая труппа во главе с Вс. Э. Мейерхольдом.

Побежал в театр проситься на службу, чтобы, получив заработок, уехать к берегам новых дней, подальше от гробов.

Мейерхольд – такой раскудрявый с большими носом и широкими жестами – сразу принял на службу и тут же вручил небольшую роль студента, который должен был читать на вечеринке стихи.

Дома, в складе гробов, я моментально выучил наизусть роль и явился утром на репетицию без тетрадки.

Когда все репетировали с тетрадками под режиссерством Мейерхольда и очередь дошла до меня, Всеволод Эмильевич строго крикнул:

– Эй, Васильковский, где же ваша тетрадь?

Я гордо ответил:

– Все выучил наизусть и в тетрадке не нуждаюсь.

Мейерхольд блеснул веселыми зубами:

– Вот это здорово! Молодец!

И когда, согласно роли, с пафосом начал читать стихи – остановил суфлер и заявил, что читаю не те стихи.

Я заявил:

– Могу прочесть и те, но они глупы, бездарны и не достойны передового студента.

Для доказательства прочитал и те, по пьесе.

Мейерхольд согласился:

– Да, пакость. Но чьи же эти новые стихи?

Пришлось от смущенья наврать:

– Валерия Брюсова.

Сгоряча поверили.

И когда с успехом кончился спектакль, Мейерхольд мне сказал:

– Хорошо, но таких стихов Брюсова не помню.

Тут, краснея, сознался:

– Я сочинил сам.

Всеволод Эмильевич вдруг просиял, заинтересовался моей судьбой и, выслушав мое решение оставить сцену, энергично поддержал:

– Да, да, лучше оставить, лучше, интереснее заниматься литературой, лучше учиться, а провинциальный театр – болото, ерунда. Провинциальный театр отнимет все и ничего не даст.

За все время моих актерских скитаний Мейерхольд в первый раз произвел крепкое впечатление культурного, сведущего в делах искусства мастера с обаятельным темпераментом.

По скромности и опыту я даже не предполагал, что режиссером может быть такой замечательный, работающий, как фонтан, человек.

Правда, его тогдашние постановки не отличались новизной, но все играли превосходно.

Театр грохотал от успеха.

И все-таки один раз произошло необыкновенное: Мейерхольд организовал вечер поэзии «декадентов» – Брюсова, Блока, Вяч. Иванова, Бальмонта, Сологуба, Кузьмина, Андрея Белого.

Актеры читали стихи новых поэтов в черных одеяниях среди черных сукон, при больших свечах, с аналоем посредине сцены.

Публике сие «святотатство» (намек на церковь) не понравилось, и мистические стихи вызывали зевоту, сон, тоску. Никто ничего не понял. Но разговоры о затее остались.

Подходило лето, сезон доживал дни.

Однажды перед репетицией Мейерхольд обратился ко мне:

– У вас, Васильковский, кто-то умер?

– Никто.

– Да мы сами видели, как вы заходили в похоронное бюро.

Сквозь слезы стыда еле вымолвил:

– Это я в гости заходил.

Актеры хохотали:

– Ну, и гости. Благодарим покорно. Да тут и мимо-то ходить страшно. Брось, Васильковский, этих гостей, пока они тебя не сцапали по-мертвецки.

С этой минуты я входил домой, осторожно озираясь – не видят ли актеры.

Сезон кончился.

Я получил расчет сполна и с радостью навсегда распрощался с театром.

Актер Васильковский великолепно «тихо в бозе скончался», бесповоротно умер.

Театр и зрители от этой «тяжелой утраты» – выиграли. Безусловно.

Теперь решил так: поеду домой, в Пермь, на Каму – там привольно бегают пароходы, там в густых лесах поют птицы, там осталось покинутое гнездо.

Туда и тянуло нестерпимо, чтобы на Каме собрать свои мысли, наблюдения, опыт скитаний, познанья о людях и городах и там обдумать, как быть более полезным для живущих в бедности непроглядных будней.

Захотелось снова увидеть товарищей из редакции «Пермского края», побывать опять в кружке Матвеевых, где жили интересами революционной подпольной работы.

Прежде мало знал жизнь, мало ценил общее дело борьбы, мало верил в силы свои, – теперь, многое испытавший, перевидевший, выросший, прозревший, с неодолимым порывом рвался к иной были.

Девятьсот пятый

Неизменно-жизнерадостный, всегда смеющийся, деятельный, опытный марксист-подпольщик П. А. Матвеев, только что освобожденный из тюрьмы, с восторгом встретил мое возвращение и немедленно помог устроиться таксировщиком в товарную контору железной дороги Нижне-Тагильского завода.

Уральский центр чугуна, медной руды, золота и платины, громаднейший старинный демидовский завод, лесные горы, шахты, рабочие, служащие, товарная контора, пыль, дым, трубы, домны, деревянные низкие дома, – вот где я находился теперь, таксируя дубликаты накладных с 6-ти часов утра до 6-ти вечера, с часовым перерывом на обед.

И я торжествовал..

Но не от каторжного труда ликовало сердце, а от двух причин.

Во-первых, в екатеринбургской газете «Урал» печатались на самом видном месте мои стихи, отточенные гражданским сознанием, а во-вторых, – я вел активную подпольную работу среди рабочих завода и железнодорожных мастерских.