Путь энтузиаста
Василий Васильевич Каменский (1884–1961) фигура очень сложная и неслучайно претендует на звание главного пермского культурного героя. Он на равных общался с Мейерхольдом и Малевичем, дружил с Бурлюком и Маяковским. В 1911 году Василий Каменский совершил полеты в Перми на своем аэроплане «Блерио», открыв, таким образом, эру пермской авиации. После революции В.Каменский жил в своей усадьбе на Каменке, недалеко от Перми, много писал и путешествовал. Здесь он создал свои мемуары «Путь энтузиаста».https://ruslit.traumlibrary.net
| Жанр: | Русская классическая проза |
| Серии: | - |
| Всего страниц: | 59 |
| ISBN: | - |
| Год издания: | 1931 |
| Формат: | Полный |
Путь энтузиаста читать онлайн бесплатно
Портрет Василия Каменского. Работа Владимира Маяковского
Путь энтузиаста
Появление на свет
Первый весенним рейсом, среди, дотаивающих плывучих льдин, из Перми в Нижний Новгород шел камский пароход.
Командиром этого парохода был Гавриил Серебренников, мой дед (со стороны матери).
В 18-й день апреля 1884 года я родился в пароходской каюте деда – на Каме, меж Пермью и Сарапулом.
Меня, новорожденного, мать Евстолия Гаврииловна, увезла сейчас же домой – в центр Урала (40 верст от Теплой Горы) в поселок Боровское, где мой отец, Василий Филиппович, служил – смотрителем золотых приисков.
Мать кончила пермскую гимназию, хорошо пела и рисовала.
Про отца говорили, что был энергичный, веселый и отличный охотник на медведей.
За час до смерти, когда мать больная, чахоточная лежала на кровати, пела тюремную песню:
Окно так и не открыли.
Когда мать умерла, мне было три с половиной года.
Помню: отец пришел с охоты, принес рябчиков, на стол положил, а сам сел, задумался, гладил меня и спрашивая:
– Где наша мама, где?
И потом долго ходил по комнатам, молчал и вдруг целовал меня и старшую сестру Маню.
Осенью Маню увезли в Пермь учиться.
Зимой, через год после смерти матери, от сердечной болезни скончался мой отец.
Только помню: много народу было дома и мне сказали, что отец крепко спит и надо разбудить его к чаю.
Я долго будил его, хлестая красной рубашкой.
Не разбудил.
Дядя Костя, брат матери, на санях увез меня в Пермь.
Попал на воспитание в семью Трущовых, это: тетка Александра, сестра матери, и ее муж, Григорий Семенович, который управлял крупный буксирным пароходством Любимова, в Перми.
У Трущовых были дети.
Семья жила в особняке, на готовой квартире, около пристани на берегу Камы, на окраинной заимке.
Это был двухэтажный деревянный дом, а кругом дома огромное место – гора с ёлками, пихтами, тополями, огородом, конюшнями, сараями и дивным ключом, бьющим из горы в огромный чан, стоящий в избушке.
Верхний этаж дома занимали Трущовы, внизу жили матросы, кучер, садовник Никитич и матерьяльный – приказчик.
На эту пристань, в дом к Трущовым меня привезли на жизнь.
С золотых приисков уральских гор Кочконара и Теплой, из лесов кедровых, медвежьих, меня привезли на берег Камы, к пароходам.
Новая семья, новые люди.
Все смутно и все удивительно.
У тети Саши кто-то рождается еще и кто-то умирает.
Дядя Григорий – строгий, суровый, кашляющий, никогда не смеется, не играет с детьми, не велит нам шалить, матросы его боятся, он всем распоряжается, его страшно слушать.
В доме – няня, кухарка, – с этими легче, проще, не боязно жить.
Уйдет дядя Григорий на службу, в свою товарную контору на пристань, и весь притихший дом оживает, радуется.
О, тогда мы, ребята, целые дни. болтаемся по двору, по горе, затевая бесконечные игры.
Или возимся около ключевого чана, где в особой садке живут, плавают посаженные: стерляди, язи, лещи, налимы.
Или торчим около матросов: слушаем разные чудесные рассказы о пароходской жизни.
Или торчим возле рыжего садовника Никитича, смотрим: он иконы делает, рамки из золотой бумаги, огурцы поливает, куриц кормит, табак нюхает.
Или вечером, перед сном слушаем, как старая нянюшка про чертей, водяных, домовых, банных сказки рассказывает: жутко и приятно.
Много и густо вокруг интересного: на берегу татары-пильщики дрова пилят и непонятные тягучие песни поют; на пристани грузчики ящики носят, на тачках товар катают; пароходы бегают, свистят, к пристани пристают; плоты лезут на берег; лодки снуют.
И такое всякое крутой происходит, что и понять не поймешь.
Быстрые, сияющие дни взлетали над жизнью, будто чайки над Камой.
Каждое утро появлялось новое солнце и хотелось узнать – откуда их столько берётся.
Няня говорила, что этим занимается бог и что вообще все делает именно он.
А я думая: ну, и работы у этого бога – сплошной ужас.
Нет, я бы не согласился быть богом, – это хуже, чем на буксирной пристани, где дни и ночи возятся люди с товарами.
Но все-таки превосходно, что бог делает яблоки и арбузы.
Этой работой я был очень доволен.
И перед сном с радостью молился:
– Господи, пошли еще яблоков и арбузов, и еще что-нибудь сладкое, хоть с полфунта.
Буксирная пристань
По ночам гулко гремели тяжелые цепи, бухали в Каму чугунные громадные якори, густо шлепали пароходские колеса, шипел пар машинный.
И сквозь этот грузный шум, поверх происходящего, будто птицы полуночные, перекликались в рупоры водоливы с барж и капитан.
Проснёшься в этот поздний час, распахнешь окно и – стынешь сонными глазами в удивленьи: по огням на мачтах видно – снизу пришел с пятью баржами буксирный любимовский пароход, и вот пристает караван к мосткам нашей товарной пристани.
Под детским одеялом скорчившись, думаешь: как это они там – в ночной воде разбираются, устраивают столь важные дела? Совершенно непонятно.
И потом снится беспокойный сон: будто я сам – капитан и вот привел к нижней пристани множество баржей и все их так перепутал во тьме, что душа леденеет от ужаса и я, умирая на капитанском мостике, только шепчу:
– Спасите, спасите.
От боли и страха вскочишь чуть свет, облегченно улыбнешься тревожному сну и сразу опять глаза в окно.
