А тут…
Даже от борща попахивало усопшим телом.
Да еще Илюша шутил:.
– Мы из покойников борщ варим – ну, и мясо, чорт возьми, – пальцы обсасываем.
Я делал вид, что готов улыбаться остроумию, а сам все думал: где же мы будем спать, ибо приближалась ночь.
Илюша повел меня во флигель, где две комнаты были набиты до потолка гробами, а в третьей, возле стены, стояли один на другом дорогие гробы и на полу два открытых, из которых в одном лежало одеяло Илюши.
И этот металлический гроб, по словам приятеля, стоил 90 рублей.
А другой, дубовый, с – золотыми украшениями; был оценен в 125 рублей и предназначался к моим услугам, в качестве очень удобной кровати, на готовых стружках для мягкости, и тут-же коленкоровая подушка.
Илюша объяснил, что спать в гробу чрезвычайно уютно и, главное, нам одним легко и бесконтрольно будет ложиться спать, когда угодно.
А это так важно, что возражать не пришлось и вообще было бы неделикатно возражать мне, гостю, против заранее приготовленных удобств и обоснованных доводов.
Что делать – я принес свое одеяло и положил в дубовый гроб, вполне оценивая искренние заботы бесстрашного приятеля.
Потом мы побежали осматривать Николаев, гуляли в саду, шагали по Соборной.
Это отвлекло, но, будучи впечатлительным с детства, я воспринимал Николаев сквозь туманный сумбур похоронной обстановки.
В конце концов мы вернулись во флигель – в склад гробов на ночлег.
Илюша разделся, потушил свечку и спокойно лег в гроб, а через минуту захрапел.
Я тоже разделся, но не сразу – постепенно, с раздумьем, и не сразу лег, а сначала посидел в. гробу, умял стружки, пощупал подушку, осторожно осмотрелся, прислушался и тогда только улегся в свой дубовый гроб, плотно укрывшись одеялом.
И, действительно, на момент я почувствовал некоторый уют, благодаря боковым стенкам гроба, и даже подумал, что покойникам, очевидно, это очень нравится, если лежать смирно на спине, вытянув ноги.
Но в другой момент, когда я повернулся на бок и захотел скорчить по привычке ноги – это мне не удалось.
Гроб требовал «вытянуть ноги».
Вытянул, но никак не спалось.
Думал о разных странностях и в том числе о своей судьбе: никогда не слыхал, чтобы живые люди спали в гробах, а вот мне пришлось.
В голову лезли нянины рассказы о покойниках, которые подымались из гробов и стучали челюстями.
Эти воспоминания гнал, но о другом не думалось.
Прислушивался к воистину гробовой тишине.
И вдруг… шорох, неприятный шорох..
Выглянул: там, под потолком, в самом верхнем гробу под крышкой что-то шевелилось..
Я не считал себя трусом (трус живым в гроб не ляжет) или одержимым паническими нервами, чтобы зря разбудить спящего друга.
Решил просто: это чудится, блазнит.
Выглянул еще раз: крышка гроба приподымалась и опускалась.
Ясно… у меня зашевелились на голове волосы, – так это было ясно.
Тогда я сел в гробу и заорал:
– Илюша! Илюша!
Илюша вскочил, зажег свечу и хотел куда-то бежать, полагая, что в доме пожар.
Указывая на гроб под потолком, я шептал:
– Там кто-то есть, шевелится.
Илюша не верил;
– Чорт там шевелится. Спи.
Я упросил посмотреть для успокоенья.
Илюша притащил ручную лесенку и полез, но едва вскрыл крышку гроба, крикнул:
– Будь ты проклята!
Из того гроба выскочила большая крыса и скрылась в комнатах.
Это нас вполне успокоило и мы уснули.
Мне снилось, что я живой лежу в могиле и стучу, безнадежно стучу, долго, слабо стучу в крышку и никто меня не слышит.
Просыпался в поту с крупным сердцебиением и радовался, что жив.
Снова засыпал и страшное землетрясение видел во сне, а потом – всемирный потоп, как изображалось на картинах.
А утром все миновало, когда нас разбудили к чаю.
Илюша с хохотом рассказывал о крысе, и все смеялись:
– Вот окаянная – в восьмидесятирублевый гроб залезла. Да что б ей сдохнуть сегодня же заодно с каким-нибудь генералом, – тогда мы бы этот гроб скачали за сотню.
Старик Грицаев басил:
– Люблю, когда навернется богатый покойничек. Заказывают гроб цинковый, рублей за девяносто, да самолучший катафалк берут с четверкой лошадей в белых попонах, да с полдюжины факельщиков, да еще мраморный памятник через нас покупают, ограду железную ставят. Смотришь – полтыщи в кармане. Вот это – любезное дело, ххе-хе.
Вообще у Грицаевых все разговоры велись вокруг покойников, гробов, катафалков, крестов, кладбищ, могил и будущих усопших в бозе.
Да, тут была такая своя похоронная жизнь, такие кладбищенские интересы по части наживы на скончавшихся, что вполне понимал Илюшу, который удирал из дому и писал драму за драмой.
Понемногу и я привыкал к этой оригинальной обстановке и, не желая даром хлебать борщ, стал помогать таскать гробы и снаряжать к выезду катафалки.
Старался…
Один раз меня послали ночью обмерять покойницу, чтобы подобрать подходящий гроб.
Когда стал прикидывать сантиметром, – желтая покойница пошевелилась.
Я выскочил на улицу в холодном поту.
И потом долго ворочался в своем дубовом гробу и видел страшный сон: будто эта желтая покойница пришла обмерять меня, оскалив зубы.
Утром Илюша хохотал над моими снами, а я объяснял их няниными рассказами, внушенными с детства.
Но то, что хорошо объясняется днем – никак не объяснишь происходящее ночью.
