Пустынный странник - [19]

Я задумался, чтобы в первую очередь быть честным с собой. Малик, верблюд, он молодец, он живой, точка. Мои мысли не шли дальше. Я посмотрел туда, где спал Малик.

— Он живой, я бы не смог его продать заведомо зная, что его убьют. Если положить руку ему на морду, чувствуешь, как он дышит, а если взглянуть в его глаза, понимаешь, что у него тоже есть мысли. Он помог мне в песчаную бурю, он укусил одного непрошеного гостя, да вообще он отличный парень.

— Ты отклонился от своей религии. — улыбнулся Алиф.

У меня появилось очень странное чувство, как будто мурашки пробежали по телу. Я немного вздрогнул.

— Ничего удивительного. В основе каждого человека лежит доброта, но слишком часто наш мозг затуманен, мы обижены, нам мешает шум чужих мнений. Мы прячемся за масками эгоизма и грубости, но это лишь маски. Конечно, только тебе решать, снять их или нет. Стоит хотя бы иногда задумываться об этом.

— Этому ты научился в Индии? — поинтересовался я.

— Этому не надо учиться, это всегда с тобой, — улыбнулся Алиф. — Надо ложиться спать, завтра много дел, впрочем, как и всегда. Можешь оставаться с нами столько, сколько тебе будет удобно.

— Спасибо тебе, Алиф, — сказал я, — и в особенности за этот разговор.

Я ушел спать, но перед этим подошёл погладить Малика. Он лежал на песке вытянув шею. Замечательный верблюд.

И всё равно я не мог заснуть. В лагере было тихо, на удивление очень тихо. Иногда было слышно, как переговариваются те, кто остался сторожить. Но говорили они вполголоса и больше не было слышно ни звука. Не слышно ни верблюдов, ни коз. Не плакали дети. Тишина была такая, что казалось она разъедает мозг. Я задумался про Алифа. Мне вспомнилась старая истина, которая гласила, что каждый человек на твоём пути — учитель. Завтра я уйду, но думаю, что именно его я запомню навсегда. Моим душевным порывом было желание просить его научить меня тому, что он мне сказал. Такие простые вещи, но такие недоступные. Я отлично знаю, что он просто рассмеялся бы. Возможно стоило, действительно, глубже заглянуть в себя. Я пожалел Малика. Я действительно его пожалел. Что это было? Слабость? Мужчина должен быть сильным …. А, в чём же сила? Отдать на убой беззащитное животное? Это не сила, нет в этом никакой силы, это была бы жестокость. Была ли это доброта? Не знаю, знаю наверняка одно, что никогда не стоит принимать доброту за слабость, это разные понятия. Опять же, размышляя здраво, мне не было никакого смысла продавать верблюда, мне с ним комфортно, он не слишком капризный, я не нуждаюсь в деньгах и не умираю с голода. Это была бы неоправданная жестокость к ни в чем не повинному животному и жажда наживы. Доброта… не знаю. Называть это можно как угодно, но я всегда знал наверняка, что нельзя никого убивать просто так. К сожалению, в моей жизни не обошлось без убийств. Несколько раз мне пришлось убивать и это всегда была самооборона и не больше. Мне жаль, но я хотел жить не меньше чем те ребята хотели завладеть тем, что имел я, включая и то, что собирались отправить меня на тот свет. А Малик ни в чем не был виноват передо мной, у него и мыслей-то не возникало обидеть меня. Так какое я имею право отправлять его на убой? Логика действий и никакой доброты. Хотя, может быть доброта и есть логика действий? Пожалуй, нет. Мир вокруг меня растворился и наконец исчезла эта гнетущая тишина. Я шёл к далёкому свету, впереди себя. Под ногами был песок, а вокруг чернота. Впереди был свет, яркий, но в то же время он не резал глаза, это было настолько приятно, что у меня не возникло даже не единой мысли о том, что по слухам, умирающие видят свет. И я дошёл до него. Ясный свет окутал меня со всех сторон, как окутывает иногда густой туман. Очень странное ощущение посетило меня, мне показалось, что я дома и мне некуда больше спешить, уезжать, уходить. Всё, что мне надо здесь и нигде больше. Мне не надо никого слушать и ничего никому доказывать. Ничего, никому. Мне не хотелось ничего большего и ничего меньшего, всё было здесь со мной, сейчас. Я поднёс руки к глазам и с интересом наблюдал, как они растворяются в ясном свете, я растворялся в нём весь, но это было не страшно. Внезапно я увидел Малика, но и он со временем исчез, затем Алиф, люди, верблюды и козы. Они появлялись и исчезали, растворяясь в ясном свете. Это было настолько красиво. Я бы не мог никогда подобрать слов, чтобы описать это. Как-будто сказка или волшебство.

Я открыл глаза. Алиф сидел рядом, он смачивал мне лицо водой.

— Прекрасно, — сказал он.

Я попытался подняться, ничего не вышло, слишком кружилась голова.

— Тебе надо немного полежать. Скорее всего ты перегрелся вчера. Бредил. — сказал Алиф. — На, выпей отвар, он поможет.

— Я видел странный сон, — промямлил я. Совершенно не ожидал от себя такого голоса.

— Не удивительно в таком состоянии увидеть странный сон, — серьёзно ответил Алиф.

— Ты совсем не суеверный, — заметил я, отхлёбывая горькую бурду из металлической кружки.

— Суеверие и вера, две вещи прямо противоположные друг другу, — не менее серьёзно заметил Алиф. — Сны, это всего лишь сны, не стоит придавать им большого значения.