Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников - [77]

Само собою разумеется, что всё это, как ни было ничтожным, но оно не могло не дать повода врагам Михайла Фёдоровича Орлова утверждать, что всем этим беспорядкам он был единственным виновником, как начальник или злонамеренный, или слабый. Находили также, что оба бригадные генерала одинакового с ним направления, не рассуждая, что Пущина Орлов застал в дивизии, а Бологовской был назначен на вакансию без всякого влияния Орлова. Корпусной командир, как человек умный и опытный, не разделял этого мнения; напротив, он каждый раз, как приезжал в Кишинёв, останавливался у Михайла Фёдоровича; но вдруг неожиданное происшествие, в котором одинаково Орлов, в самом строгом смысле, виноватым никак быть не мог, разыгралось неприятным для него образом. Вот что случилось.

Перед отъездом своим на короткий отпуск в Киев, Михайло Фёдорович назначил инспекторский смотр 2-й бригаде, стоявшей в окрестностях Кишинёва. Всё было благополучно, исключая одной роты капитана Б—ва, Камчатского полка. Как обыкновенно, для спроса людей — всё ли они получают, не обращались ли с ними жестоко и т. п., рота обступает инспектора. Она всё получила, наказания за учение и т. п. поступки капитан прекратил, и теперь они довольны им. Казалось, всё кончилось; но кто-то в задних рядах, как по большей части это бывает, сказал, что «намеднесь капитан хотел было наказать артельщика за то, что он не отдал ему деньги за вырученный провиант; но мы не допустили до этого, а потом помирились». Михайло Фёдорович слишком хорошо умел различать человеколюбие от священных обязанностей дисциплины, чтобы оставить это без внимания: «Как не допустили? Рассказывайте!» И вот что он узнал. При сборе полка на инспекторский смотр рота капитана Б—ва остановилась в десяти верстах от города. Подошло время получать провиант; артельщик, получив ассигновку, отправился из деревни в город, где продал провиант, как это водилось, когда людей кормили на квартирах. Возвратясь в деревню, артельщик не явился к капитану; этот узнал, что он пришёл, и послал за ним, и получил от него утвердительный ответ, что точно провиант продан за столько-то. Когда же Б—в потребовал от него деньги, то он объявил ему, что «рота не приказала отдавать ему, а распределила их по капральствам». Капитан велел приготовить палки и, когда вестовые вывели артельщика на двор для наказания, собравшиеся солдаты, предвидя развязку, вошли во двор и требовали не наказывать; но видя, что капитан не соглашается, закричали ему, что не дадут наказывать, ибо артельщик исполнил их приказание и затем вырвали у вестовых палки, переломали их и артельщика увели с собой.[218] Б—в скоро понял значение всего этого, и посредством ему преданного денщика представил и роте, что может ожидать её, когда всё это огласится. Последствием было примирение, и так прошло дней десять.

Орлов, с горестью выслушав эти показания, сознал всю важность поступка и тотчас призвал в кружок Пущина, как бригадного командира и остающегося (во время отлучки его, Орлова) командующим дивизиею, велел ему прослушать показание и поручил произвести строжайшее следствие. Орлов в тот же день уехал в Киев, а Пущин отправился к Крупянскому. На другой день Павел Сергеевич не думал ещё начинать следствия, как вечером прибыл корпусной командир[219] и потребовал его и полкового командира Адамова к себе. Началась тревога. Капитан Б—в до того времени не только что не был арестован, но даже и не отрешён от командования ротой. Поутру Сабанеев сам спросил людей и под своим наблюдением открыл следствие. Фельдфебель, артельщик и несколько других, наиболее участвовавших в этом происшествии, были также посажены под караул.

Тотчас было донесено в главную квартиру, в Тульчин, и как случай, подходящий к тем, о которых доносится прямо высшему начальству, было и это. Излишне говорить здесь о скором и ужасном наказании фельдфебеля и других лиц; что же относится до Пущина, то он был оставлен от службы, а Орлов назначен состоять по армии. Из этого краткого изложения видно, что выражение — «по неприятностям с корпусным начальником» — неправильно.

Рассматривая беспристрастно этот последний случай, окажется, что Орлов ни в чём тут обвиняем быть не мог, ибо он сделал всё, что от него зависело, приказав долженствовавшему чрез несколько часов заступить его место Пущину (бригадному командиру этого полка) произвести строжайшее следствие, и если бы Павел Сергеевич тотчас приступил к оному, или по крайней мере к аресту Б—ва, фельдфебеля и артельщика, то он и сам остался бы прав. В главной квартире, а оттуда и в Петербурге обвиняли Орлова в том, что он, узнав о таком важном проступке против дисциплины, уехал.[220] Обвинение это не имеет никакого основания: Орлов передал дело тому, который заступил его место, и если бы он и остался в Кишинёве, то не лично же должен был производить следствие, а поручил бы тому же Пущину, как бригадному командиру.

Враги Орлова и люди бессмысленные много говорили о двухлетнем командовании дивизиею благороднейшим из людей, Михайлом Фёдоровичем, приписывая ему, зря, то, чего никогда не было и конечно не входило ему и в голову. Думали видеть в нём лицо, что-то недоброе замышлявшее во время командования дивизиею, и потом, в 1826 году, когда имя его показалось в известном Донесении, они торжествовали уверенностью в свою проницательность. Они не обратили внимания на то, что Орлов не заместил ни одного из полковых командиров людьми, которые могли бы содействовать приписываемой ему цели, а с теми, которых он нашёл и которых он оставил, всякая реформа была немыслима. Но превратим все эти, ни на чём не основанные, предположения: факты, и факты несокрушимые, доказывают совершенно противное.