Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников - [76]

Относительно угощения солдат в одних стенах с высшими лицами при освящении экзерциргауза, то прежде всего замечу, что неправильно думать, чтобы угощение солдат с начальниками было «сверх обыкновения», напротив, в то время это гораздо чаще случалось, нежели ныне, и я бы мог привести множество тому примеров, несравненно разительнее; но не в этом, а вот в чём дело.

Для занятий учебного баталиона 16-й дивизии в Кишинёве не было никакого здания, на воздухе не всегда можно было это делать, а потому Орлов озаботился устроить род манежа собственными средствами. Так как построить всё здание из дерева было бы слишком дорого, то вырыта была пространная землянка, стены коей возвышались только на два аршина от земли, для проделки частых окон. Поставлены стропила, на коих настлана была камышевая крыша; внутренность была отштукатурена, фронтон был изящной архитектуры, т. е. с колоннами и т. п. Всё это было сделано учебным баталионом, и люди за работу удовлетворялись Михайлом Фёдоровичем из собственных денег. К концу декабря 1821 года здание окончилось; Орлов желал освятить оное на новый год и вместе с тем, как при таких случаях всегда бывает, дать завтрак, и решил сделать оный в самом манеже. Мне и Охотникову поручено было декорировать внутренность. В три дня всё было готово: стены украшены штыками, ружьями и другими воинскими принадлежностями, фестонами из зелёного, красного и белого сукна и т. п. У стены, лежащей против входа, был сделан довольно удачно арматурный щит, для полноты которого ввезены были две пушки, сложены ядра и пр. и пр. В щите этом было два георгиевских знамени Охотского полка и два таких же Камчатского. Между георгиевскими знамёнами, из пистолетов шифр императора Александра, в сиянии из шомполов. Перед щитом, поперёк манежа, для завтрака накрыт был на сорок человек стол, к которому должен был быть приглашён архиепископ Димитрий, вызвавшийся сам освятить здание, генерал Инзов, губернатор и пр. Вдоль же манежа устроены были восемь столов, каждый на 80 человек, для учебного баталиона. Часа за два до назначенного времени, Михайло Фёдорович приехал осмотреть приготовления и, заметив, что у щита, при четырёх георгиевских знамёнах и у двух орудий нет часовых, как необходимой принадлежности знамён, приказал Гаевскому тотчас поставить на часы к знамёнам двух унтер-офицеров, и если найдутся, то с георгиевскими крестами, да и повиднее. Сказав это, он уехал, и большая часть из нас разошлась, чтобы переодеться к торжеству. Выбор Гаевского пал на двух унтер-офицеров, принёсших жалобу на Вержейского (находившегося ещё под судом, а потому и оба унтер-офицера были как бы прикосновенными к делу и в строгом смысле ни в каком случае не могли так публично занять почётнейшее место в торжестве, хотя действительно красивее и рослее их других не было). До приезда Михайла Фёдоровича все военные были уже в манеже; Пущин и полковой командир Соловкин видели помянутых часовых и могли бы тотчас заметить Гаевскому неловкий его выбор, а из находившихся тут на-лицо людей, в полной же форме, заменить их было легко, но никто того не сделал. Этою вероятно случайною забывчивостью они не только что повредили Орлову, но и унтер-офицеров, уже во всяком случае совершенно невинных, подвергли разжалованию и лишению крестов. Орлов приехал вместе с Инзовым и не успел ещё дойти до щита, разговаривая то с тем, то с другим, как приехал архиепископ, и началось освящение, после чего подошли к приготовленному столу. Димитрий любовался обоими унтер-офицерами, которых, кажется, тогда Орлов не узнал, а взяв чарку водки, поздравил солдат с новым годом и «здравием государя». Обычное «ура!» было ответом. Об унтер-офицерах не было и речи, как вдруг из главной квартиры официально спросили корпусного командира о действительности наряда на часы помянутых унтер-офицеров. Сабанеев приехал в Кишинёв, не нашёл особенной в том важности, пожурил Гаевского, и тем пока всё и окончилось, но различные события начали быстро следовать одни за другими.

В это самое время шла уже глухая молва, что существует какой-то «Союз благоденствия», изложенный в какой-то «Зелёной книге», в которую вписались многие из военных лиц; но кто именно и в чём это состоялось — ходили самые неопределённые толки. Вдруг, ни с того, ни с другого, 32-го егерского полка маиор Юмин подал рапорт корпусному командиру, что, по присяге, обязан объявить, что, два года тому назад, во время лагеря в Крапивне, приезжал из Киева артиллерийский полковник Бистром с «Зелёной книгой», которую подписал полковой командир Непенин и другой полковой командир, полковник Кальм, но что написано было в книге, ему неизвестно. Спрошенный Непенин отвечал тоже, что не знает её содержания, что Бистром сказал ему, что это общество для вспоможения бедным, и он тотчас подписал вслед уже многих подписавшихся лиц, но не посмотрел, кто именно.

Из главной квартиры настоятельно требовали открытия мнимого «заговора». Начальник штаба 6-го корпуса г.-м. Вахтен, при инспектировании полка, когда Раевский был ещё ротным командиром, нашёл, что он много говорит за столом при старших и тогда, когда его не спрашивают, что он, на свой счёт, сшил для роты двухшевные сапоги; что он часто стреляет из пистолета в цель. Ко всему этому донесли, что он в Ланкастерской школе задобривает солдат, давая им на водку, и наконец, что прописи включают в себе имена известных республиканцев: Брута, Кассия и т. п. В этом последнем не трудно было убедиться, и Раевский 5-го февраля 1822 года был арестован, отвезён в Тираспольскую крепость, где и назначена была следственная комиссия.