Пташка - [12]

— Всё хорошо, Тиночек... Всё... Я с тобой, — шептала Зейна.

Пересохшие губы Тины улыбнулись.

— Пташка моя крылатая...

Совсем уже холодной была осень, суровой, неприветливой. Дул ледяной ветер, тучи сыпали снег, который таял на земле, превращаясь в слякоть. Но Зейне было тепло: она сидела на краю постели Тины в госпитале и смотрела в свои родные и любимые синие глаза — живые, цвета ясного неба. Позади было приземление, вопрос Зиры: «Что ты имела в виду, когда сказала, что ты единственная не промахнёшься?» — и ответ Тины: «Потому что я её люблю. Любовь не даст промахнуться». Позади — кровь на лётном костюме, бледные щёки, успокоительные поцелуи в висок: «Заживёт, пташка, всё заживёт». Теперь они сетовали — а точнее, Зейна сердилась, что не успела Тинка как следует обрасти, как в госпитале опять пришлось кардинально менять причёску: такие уж тут правила, чтоб им пусто было... Обработка во имя чистоты и здоровья. Опять долго нельзя будет запустить пальцы в мягкие волосы орехового оттенка.

Зира подошла и опустила руки на плечи художницы. Она поднесла к её лицу конверт.

— Что это? — вскинула на неё взгляд нахмурившаяся Зейна.

— Приказ о твоём возвращении к холсту и кистям. «Пташки» превосходно себя показали, Родине нужны новые бойцы с крыльями. — И, чмокнув её в макушку, Зира добавила: — Не дуйся, детка. Твоя война — в мастерской. Там ты нужнее.

Зейна, всё ещё хмурясь и поджимая губы, перевела взгляд на Тину. Круглая голубоватая голова той утопала в подушке, щёки немного ввалились, но глаза смотрели ласково и серьёзно.

— Я так же думаю, пташка моя. Мне так будет спокойнее. — И добавила, обращаясь к Зире: — Госпожа генерал-полковник, только пусть ей там рабочий день всё-таки более... человеческим сделают. С перерывами на завтрак, обед и ужин. И шоколад пусть выдают. Самый вкусный, с изюмом и орехами.

— Будет ей шоколад, — усмехнулась Зира. — И я лично буду отправлять её спать в десять вечера. Будь спокойна.

Зейна вернулась в прежнюю мастерскую с примыкавшей к ней спальней-каморкой. Теперь её день начинался в шесть утра с чашки чая с половинкой квадратной шоколадной плитки и кусочком поджаренного хлеба, с двенадцати до часу — обед, в шесть вечера — остатки шоколада, перед сном — стакан молока. Работу она заканчивала в десять, иногда в половине одиннадцатого. Засыпала мгновенно, едва коснувшись подушки. Едва она очутилась в знакомых стенах, сразу включился внутренний будильник, который сначала подымал её по привычке в пять утра, но потом она приспособилась просыпаться в шесть. Хотя рабочий день всё равно оставался достаточно длинным, она опасалась, что её производительность сильно упадёт. Но этого не случилось, она по-прежнему «выдавала на-гора» по паре крыльев в день.

— Вот что значит — грамотный распорядок труда и отдыха, — говорила Зира. — И вовсе не нужно ложиться костьми и падать от истощения.

Хоть костьми Зейна уже не ложилась, но к концу дня всё-таки уставала изрядно. Посасывая во рту ломтики шоколада с изюмом и орехами, она ощущала тёплое покалывание солоноватой нежности в уголках глаз: Тинка. Да, её любимый, самый вкусный. Лишь бы золотое сердечко-талисман хранило её в небе... Оно однажды спасло ей жизнь — Зейна надеялась, что сохранит её и до конца войны.

Четыре года длилась война и закончилась весной, в мае. Зейна приехала в столицу — посмотреть на парад Победы. День был солнечный, хотя и необычно прохладный для этого времени года: острая свежесть льнула к щекам и носу, пробиралась в рукава, но маленькие листочки уже начали проклёвываться из почек. Стройными рядами шли воины-победители, и взгляд Зейны застилали слёзы гордости. Она сама в шествии войск не участвовала, но на её груди блестели все её награды, в том числе и Высший Орден за вклад в создание отряда «пташек». Эту награду, единственную в своём роде, изготовили специально для неё, с именной надписью и золотыми раскинутыми крылышками.

В небе летели крылатые машины, держа образцовый непоколебимый строй. Где-то там, наверно, летела и Тинка... На последнее письмо лётчица так и не ответила, и под сердцем Зейны застрял холодящий, высасывающий силы клинок тревоги: жива ли её любимая, звонкая, синеглазая?.. Родная и, несмотря на шрам, самая красивая?.. Впрочем, перебои с доставкой почты не были редкостью. Зейне хотелось верить, что Тинка жива и всё-таки здесь, на параде, и она улыбалась, любуясь самолётами. Молодцы ребята-пилоты. И девчата тоже. Крыло к крылу, горделиво и с достоинством, с сознанием своей победы — они имели право так торжествующе лететь, полное право.

И вдруг два бойца отряда «пташек» вывели в небе очень большое сердце — золотым следом своих крыльев. Пока оно висело там, мерцая и переливаясь в лучах весеннего солнца, несколько самолётов, держа чёткий строй, нырнули сквозь него и разлетелись веером. Зажав ладонью крик, Зейна неотрывно следила за ними, а слёзы по щекам катились и катились градом... Потом она уже не могла себя сдерживать. Всё рванулось наружу — рыдание, смех, крик. Где она, где Тинка? В какой из этих прекрасных, сильных машин? Очертания их стали такими родными и любимыми, что хотелось их обнять, прильнув щекой к обшивке... Огромное сердце ещё висело, тая в воздухе, а её уже обхватили руки Зиры в белых парадных перчатках, успокоительно сжимая и поглаживая.