Пташка - [13]

— Ну-ну, родная моя...

— Тинка... Она... там? — заикаясь и захлёбываясь, бормотала Зейна, у которой уже шею сводило от боли, но она не могла не вглядываться в спокойное и чистое, мирное небо.

— Ну, а кто же ещё мог послать тебе такой привет? — улыбнулась Зира. — Хотя, вообще-то, это не по сценарию парада. Видимо — их инициатива. Ну, ребятушки, ну, засранцы! Ну, выкинули, черти! Но красиво вышло, что уж там...

И она погрозила небу кулаком в белой перчатке, но её глаза не были сердитыми — весело искрились.

— Тинку... не накажут? — Скованная напряжением сладкой, исступлённой дрожи, Зейна провожала взглядом рассеивающееся сердце. — Пожалуйста, прошу вас, умоляю, пусть им всем за это ничего не будет!

— Посмотрим, — хмыкнула Зира. — Победителей не судят, конечно. — И добавила мягче, чмокнув её в висок: — Не переживай так, моя девочка. Что-нибудь придумаем.

— Это что за... самодеятельность?! Это что за... отсебятина?! — кричал невысокий пузатенький полковник. — Парад — на всю страну!!! Мероприятие такого масштаба!!! Всё должно пройти без задоринки, а вы?!.. Ишь, выдумали!

Перед ним по стойке «смирно» стояли все виновные исполнители эффектного, но незапланированного номера — пролёта сквозь «сердце». Среди них выделялась девушка-лётчик в чине капитана — своей стройной, подтянутой фигурой, дерзкими синими глазами и шрамом через всё лицо. Вся точёная, звонкая, как струнка, с аккуратной короткой стрижкой, она стояла образцово, подчёркнуто безупречно, но была в ней какая-то чуть приметная насмешливость, гордость и независимость.

— Небось, перед девчонками покрасоваться хотели?! А?! Сознавайтесь! — переводя сверкающий праведным гневом взгляд с одного лётчика на другого, не унимался полковник. — У кого там зазноба?! Что за символы такие, что за любовная лирика, сердечки-стрелочки? Это же ПАРАД ПОБЕДЫ!!! Нашей великой Победы!!! А вы — девчонкам послания шлёте! Позор! А ещё офицеры!

Ответом ему было молчание.

— Что, под трибунал захотели?! — возвёл полковник свой гнев до новых высот и драматического накала. — Это ж надо было такое устроить! Вы хоть понимаете, что на вас вся страна смотрела, ВСЯ СТРАНА?! Это же такая ответственность!!! А вы... как дети несмышлёные, честное слово! Это мальчишество! Детские проказы! Это непростительно, понимаете вы, непростительно! Скажите спасибо, если вас просто разжалуют! А по мне, так выгонять надо за такое из военно-воздушных сил!

Больше всех ему не нравилась эта девица со шрамом. Да, куча наград красовалась у неё на груди — без сомнения, заслуженных в боях, но дерзость в этих синих глазищах просто зашкаливала! Бесёнок стриженый. И, несмотря на заметный шрам, красивая какой-то особой, пронзительно-ясноглазой красотой, вызывающе-наглой, бесстрашной. Такие лица бывают или у кристально чистых и несгибаемых, или у самых отъявленных и прожжённых — как ни парадоксальна такая двойственность.

— А вы-то? Вам-то какой резон был участвовать во всём этом балагане? — обрушил полковник на неё громовые раскаты своего негодования. — Ну, я понимаю, эти мальчишки на девиц впечатление произвести наверняка хотели — что с них, с дураков, взять! Но вам-то какая выгода? Какой смысл?

Высоко держа красиво очерченный подбородок и непреклонно сжав губы, девушка молчала. Каково было бы удивление полковника, если бы он узнал, что «зазноба» — не у ребят, а как раз-таки у неё, но имя любимой женщины бережно и стойко хранилось в неприкосновенности за этими сжатыми губами, не произносимое вслух, но рыцарски-преданно и нежно оберегаемое в сердце. Для неё одной всё это и было сделано, чтобы она там, внизу, увидела и улыбнулась... Они не виделись полтора года, только редкие письма шли долгими, путаными военными дорогами от сердца к сердцу, иногда теряясь, иногда блуждая месяцами. У любимой были глаза генерал-полковника Зиры, с тем лишь отличием, что у старшей сверкала суровая сталь, а у младшей нежно звенело серебро. Любимой удалось сохранить прекрасные золотые волосы, в отличие от синеглазой лётчицы, чья голова была много раз нещадно стрижена. А самое главное — любимая была крылатой пташкой с волшебным смехом.

— Полковник, остыньте-ка, — раздалось вдруг.

К ним шагали двое — генерал-полковник Зира в великолепном мундире и белых перчатках, а на её руку опиралась сама создательница отряда «пташек» собственной персоной. Она была в гражданском платье, но на её груди блестели все награды. Чёрная шляпка-таблетка с вуалеткой венчала сплетённые корзинкой золотые косы, блестящие, как колоски пшеницы. День выдался прохладный, и она оделась в приталенное, облегающее её точёную фигурку тёмно-синее пальто с пышным подолом. В дни войны, как и синеглазая девушка-лётчик, она носила ботинки военного фасона, но теперь на её обтянутых чулками ножках красовались изящные туфельки-лодочки из чёрной замши, с бантиками сзади. Кружевные тонкие перчатки — больше для красоты, чем для тепла.

Их глаза встретились. Тина стояла неподвижно в строю, не могла ни подойти, ни обнять любимую, а губы Зейны сначала вздрогнули и приоткрылись, а потом сжались, лишь взгляд сиял горьковато-нежной радостью — выстраданной, выбеленной инеем ожидания и разлуки, а теперь тихо светившейся в глубине зрачков и в уголках губ, возле которых уже пролегли чуть заметные морщинки. Ни для кого эта война не прошла бесследно. Эта радость была величественна в своей сдержанности, исполнена королевского достоинства, но не высокомерна. Просто ей, как драгоценному камню, досталась самая лучшая оправа — в виде женщины с глазами, певучими, как арфы. Сейчас за спиной Зейны не было крыльев, но их свет озарял её изнутри. Глядя на неё, Тина невольно думала, что не ошиблась в выборе женщины — попала в яблочко, влюбилась в самую прекрасную.