Февраль, виноград и белки
Февраль... Достать чернил и плакать? Нет, достать виноград и есть.
Боль мне представляется чёрным спрутом, клюв которого впивается в сердце. Февральский спрут – холодный, как снег, с морозными щупальцами. Он утащил меня в больничную палату, примотал своими конечностями к койке и присосался, чтобы пить кровь из сердца.
И тут вошёл воин в белых одеждах. Его сверкающий меч вонзился в студенистое тело чудовища, и оно, пустив чернильное облако, уплыло. У воина – суровое, волевое лицо, тёмные брови и аккуратная короткая стрижка, серебряная паутинка на висках. Халат и брюки со стрелками, а в розовых мочках ушей – крошечные золотые серёжки-гвоздики. Мне хочется расправить, разгладить эти озабоченные морщинки между бровями, но рукой не достать, и я пытаюсь дотянуться улыбкой. Не смотрит на меня, пишет. Заполнять историю болезни – это, конечно, очень важное дело, и его нужно выполнять с очень серьёзным, хмурым и непроницаемым лицом. Пока обезболивающее действует, надо попытаться выудить с этих губ улыбку.
– Доктор...
– Да?
«Воин» вскидывает голубовато-серые, прохладные глаза. Всё моё тело сейчас – как куча пыльных тряпок, слабое и безвольное, но в груди у него – шкатулочка с улыбками. Спрут ковырялся в замочке, но открыть не смог, и ему ничего не досталось. А вот моему рыцарю-спасителю я сама подарю одну из них. Улыбка вырывается солнечным зайчиком, пляшет по моим волосам, скачет по стенам, как сумасшедшая белка, падает в вазу с цветами и выползает, мокрая и ошалевшая, на тумбочку. И история болезни, и ручка, и телефон летят на пол, «воин» смущённо собирает всё.
– Да, слушаю вас...
Я снова улыбаюсь, и ручка опять падает, закатившись под кровать. Мой рыцарь хмурится.
– Да что ты будешь делать...
– Доктор, а часы посещений когда? – Ну, надо же что-то спросить.
Победитель спрута, достав ручку, опять пытается писать, но то ли паста кончилась, то ли пыль попала на шарик... «Ну расправь же брови», – молю я и выпускаю ещё одну обитательницу шкатулочки в груди. Она бубенчиком звенит по одеялу, прыгает в карман халата.
– С шестнадцати до девятнадцати.
Нет, я добьюсь своего, я прогоню эти морщинки. Мне скоро снова будет больно, чертовки больно, но рыцарь должен побеждать спрута с улыбкой. Его тонкие пальцы пробегают по коротким волосам, теребят серёжку, горло издаёт «гм-кхм».
– А если мне принесут ноутбук – можно? – У шалуний из шкатулочки должно быть официальное прикрытие, это оно и есть.
– Гм... Да, пожалуйста.
Доктор немногословна. У неё что-то не получилось написать, ручка забарахлила, но морщинки исчезли, брови расправились.
– Спасибо. – Ну, и ещё одну дикую белку вдогонку: пусть запрыгнет доктору на плечо.
– Да собственно... не за что. – Снова пальцы – по волосам, спина расправилась, и уже плевать на ручку, которая не пишет. Вместо неё из другого кармана появился карандаш.
Вопросы лечения маршируют строгими рядами: первый полк, второй полк, третий... Спрут – огромный, как гора, но они вооружены копьями-шприцами, гранатами-таблетками, снарядами-ампулами. Я слушаю и киваю, доктор встаёт.
– Форточку прикрыть? Вас не продует?
– Нет, тут тепло. Даже душно. – И ещё одного улыбательного пушистика-попрыгунчика доктору под халат.
Выходя из палаты, она натыкается на дверь, смеётся.
– Да что со мной такое сегодня... Не выспалась, что ли?
Вот так-то лучше. Щит улыбки окован золотом и ослепителен, как зеркало. Красные глаза спрута в нём отразятся, и монстр окаменеет, как Медуза Горгона.
Боль вернётся, но не сейчас. Сейчас меня защищают крылья Ангела. Обеспокоенные, грозные серые глаза готовы испепелить спрута, да что там – сжечь всю нечисть, которая посмеет ко мне приблизиться. С их обладательницей лучше не шутить.
– Ну, как ты тут? – На плечах – тоже халат, и чем-то Ангел с доктором похожи. Стрелками на брюках, стрижкой, сединой. У Ангела, правда, серебра больше.
– Нормально, Саш... Я винограда хочу. Сладкого, крупного. Розового.
Слёзы почему-то текут по щекам: кажется, я выпустила всех жительниц шкатулочки, и больше там никого не осталось. Под рёбрами пусто и уныло.
– О господи... – Родные пальцы вытирают мне щёки. – Принесу я тебе его, Алёнушка, ну, не реви только... Хочешь, прямо сейчас сгоняю?
– Сейчас не надо... Завтра. Поцелуй меня...
Быстрые, крепкие чмоки в губы – один за другим. Палата – одиночная, как комфортная камера: тень от жалюзи – словно решётка. Но зато никто не глазеет на нас.
– Всё будет хорошо, Алёнушка.
Я знаю. Эти крылья не дадут пылинке сесть на меня, а если надо, слетают за виноградом в Испанию. Обычно я – Лёня, а Алёнушка – когда заболею. Форточка закрывается:
– Продует ещё...
– Саш, тут душновато.
– Ничего, жар костей не ломит. Хуже будет, если простынешь. Ещё этого тебе не хватало.
Хмурятся и мои любимые брови, их тоже срочно надо расправить, но шкатулочка опустела. Я всё истратила на доктора: просто беспричинно хотелось, чтобы человек улыбнулся. Почему-то я уверена: хороший человек. Когда она улыбается, лицо совсем другое – светлое, симпатичное.
Ночь. Улица. Фонарь. Палата. И спрута тень ко мне плывёт... Я могу многое, но не всё. С этим зверем мне не справиться сейчас самой, придётся звать на помощь. Доктор, наверно, уже ушла домой.
