Псы войны - [10]

Конверс выпил пиво, лоб сжимала боль. Он не чувствовал возмущения; он же гуманист, а это их страна. Они — солдатские вдовы, или беженки из деревень, или вьетконговские офицеры. И вот сидит перед ними американец с идиотской физиономией и карманами, полными зеленых купюр, и никак им его деньгами не поживиться, разве что перевернуть его вверх ногами и хорошенько потрясти. Небось им плакать хочется от досады, подумал он. Как тут не посочувствуешь.

Он перебирал свой запас вьетнамских слов, чтобы выразить им свою симпатию, но тут появились Джил и Иэн Перси. Джил, широко улыбаясь, посмотрела на девушек за стойкой и села рядом с Конверсом. Усталый, сгорбившийся Иэн последовал за ней.

— Вижу, ты не теряешь времени, — сказала Джил.

Девушка с картами высморкалась и посмотрела на платок.

— Для того мы и здесь, — ответил Конверс.

Джил с Иэном заказали себе по бутылке пива «33»; произносилось это «бами-бам», и сварено оно было, наверно, на формальдегиде. Иэн пошел к музыкальному автомату и поставил Битлов, «Let It Be»[15].

— Остаешься здесь на лето? — поинтересовалась Джил у Конверса.

— Думаю, да. До выборов. Может, и дольше. А вы?

— Мы здесь вечность будем торчать. Так, Иэн?

— Так, Джил. Будем, — ответил Иэн. Струйка пива потекла по его редкой рыжеватой бородке. Он вытер подбородок тыльной стороной руки. — Будем ждать, пока не получим разъяснения.

Иэн Перси был агроном из Австралии. А еще engage[16], один из немногих здесь, и не такой, как его коллеги из квакеров. Он уже пятнадцать лет находился в стране — работая на UNRRA, ВОЗ[17], на всех, кто нанимал его, вплоть до вьетнамского правительства, по временному соглашению с австралийским Министерством сельского хозяйства. Глава провинции к северу от Сайгона отказался от его услуг, и он получил аккредитацию от австралийского ежедневного издания, больше похожего на программу скачек, чем на газету. Как engagé, он ненавидел Вьетконг. Он также ненавидел правительство Южного Вьетнама и его армию, американцев, и особенно штатских, буддийских монахов, католиков, као дай, французов, особенно корсиканцев, иностранных журналистов, правительство Австралии, своих бывших — а больше всего теперешних — работодателей. Говорили, что он любит детей, но своих у них с Джил не было. Они повстречались во Вьетнаме, а это не то место, где у людей возникает особое желание заводить детей.

— Очень много народу уезжает отсюда, — сказала Джил. — Жалко терять друзей.

— Никто не хочет быть последней крысой на тонущем корабле, — сказал Конверс.

Иэн заказал еще бутылку «Тридцать третьего». Он пил его без продыху с четырех часов и до глубокой ночи.

— Бедная последняя крыса, — вздохнул Иэн. — Да поможет ей Бог!

Джил взяла свою бутылку и заговорила по-вьетнамски с девушкой по другую сторону стойки. Остальные девушки, сменив неприязнь на любопытство, подошли послушать.

— О чем она говорит? — спросил Конверс Иэна.

— Рассказывает им о своих трудностях. — (Девушки, столпившиеся у стойки напротив Джил, повернулись к Иэну с Конверсом и понимающе кивали им.) — А потом она попросит, чтобы они рассказали ей о своих трудностях. Она готовит доклад о девушках из сайгонских баров.

— Для чего это нужно?

— О, чтобы поведать об этом всему цивилизованному миру, — хмыкнул Иэн. — Как будто цивилизованному миру не начхать.

Они молча пили пиво, пока Джил рассказывала девушкам о своих трудностях.

— Что и говорить, — прервал молчание Конверс, — эта война будет задокументирована как надо. Уже сейчас информации больше, чем можно переварить.

Конверсу представились листы бумаги, на которых компьютеры печатали информацию, полезную для ведения войны. На самых симпатичных печатались аналитические выкладки о симпатиях-антипатиях вьетнамских деревень и об их контактах с теми или иными силами; именовались эти выкладки совершенно по-тургеневски — «Деревенские записки». При мысли о «Деревенских записках» у Конверса засосало под ложечкой. Каждую пятницу вьетнамцы заворачивали в эти листки еду.

— Пошли куда-нибудь поедим, — предложил он. — Пока опять не полил дождь.

Они вышли из бара и направились по Ту До в сторону реки. На первом же углу они увидели, как военные полицейские, поставив к стене солдата в рабочем комбинезоне, обшаривали его многочисленные карманы, а вокруг толпа вьетнамцев молчаливо наблюдала за происходящим. Конверс купил у сонной малолетней цветочницы, стоявшей с краю толпы, ожерелье из ноготков для Джил. Жаркими ночами свежие ноготки издавали дивный аромат; они напоминали Конверсу о Чармиан.

— Я согласна, — сказала Джил. — Куда пойдем — в «Вильгельма Телля», «Темпура-хаус» или в плавучий ресторан?

В плавучем ресторане будет слишком много народу, в «Вильгельме Телле», по словам Иэна, хозяин сбежал, испугавшись чьей-то угрозы отрубить ему руки. Они отправились в «Темпура-хаус» — неблизкий путь вдоль реки мимо барж, освещенных фонарями. Москиты подгоняли их и напомнили Конверсу о его лихорадке. Все трое дымили на ходу косяками «Парк-лейн» — фабричного производства, с глянцевитым фильтром. Если пиво «две тройки», по слухам, делалось на формальдегиде, то сигареты крутили, говорят, прокаженные. Травка в них была не очень хороша по вьетнамским стандартам, но, если докурить сигарету до конца, можно было забалдеть. Детишки из близлежащих домов бежали за ними, хватая за руки, чтобы поглазеть на часы, и крича вслед: «Бао ши, бао ши!»