Пшеничные колосья - [13]

Село было почти безлюдно. Лишь изредка мелькнет кто-нибудь с кошелкой, доверху набитой теплым, только что из пекарни хлебом. Многие работали в городе и возвращались вечером поездом, на автобусах или собственных машинах, чтобы только переночевать дома. А как ласково пригревает солнышко завалинки, припорошенные золотистой разноцветной пылью! Присесть бы на какую-нибудь лавочку да подремать.

Чтобы добраться до дома Христо Денкина, надо пройти почти через все село. Одна из улиц вывела меня к ручью, по которому плыли гусиные перья и арбузные корки. Я пошел вверх по ручью. Солнце скатилось с берега и поплыло рядом со мной, сжигая по пути гусиные перья. Напившись из Дерменджийского источника, я перешел деревянный мостик и остановился на пригорке. Кажется, вон на той улице, что напротив, и жил Христо Денкин. Этот квартал я, можно сказать, почти совсем не знаю. Даже в холостяцкие годы мне редко случалось сюда забредать… Если не ошибаюсь, вот этот дом с посеревшими воротами — Попика, тот, что рядом с ним, — Георгия Фельдфебеля, а напротив — Мокрого… Так, так… А вот и дом Христо Денкина.

Я вошел в просторный двор, засаженный виноградом до самого крыльца. К ступенькам вела выложенная камнем дорожка с пробивающейся кое-где травой. На встречу мне уже спешил Стефан.

— Как отец? — спросил я.

— Помирает.

— Зачем меня звал, не знаешь?

— Не знаю, — пожал плечами Стефан. — Недавно опять о тебе спрашивал. — Стефан поправил поседевшие волосы, спадавшие ему на лоб.

Я впервые был здесь. Весь дом был погружен в глубокое молчание. Кровать Христо Денкина стояла у окна с восточной стороны. За окном виднелся сад. В комнате трепетали пестрые тени. Солнечные зайчики шлепали по полу, как озорные утята. Лицо старика совсем осунулось. У двери, задумавшись, стояли трое сыновей деда Христо; в самом темном углу, согнувшись вдвое, сидела на низеньком стульчике его жена. Снох и внуков не было. Я присел на край кровати и взял старика за руку. Рука пахла осенней листвой. Он едва кивнул мне. Взгляд его не изменился, он был все таким же хмуро-насмешливым, как и раньше. Только копны бровей лежали над глазами неподвижно. Христо Денкин долго молчал. Стефан не сдержался и сказал:

— Отец, Кольо пришел. Узнаешь его?

Старик облизнул запекшиеся губы, восковой подбородок его задрожал и голос — немощный, хриплый, — прозвучал неясно:

— Кольо, как не узнать…

— Ты звал меня, дед Христо, — проговорил я.

— Я думал, ты не придешь.

— Почему же мне не прийти?

— Большими людьми вы стали… и забыли… нас… стариков.

Не стоило доказывать, что я вовсе не «большой» человек, что таких, как я, — тысячи. Виски его западали все глубже и покрывались мелкими капельками.

— Конец мой пришел, — голос старика совсем ослабел. В глазах залегли мягкие тени.

Хотелось ободрить его, сказать какие-нибудь добрые, теплые слова, но он, словно отгадав мое желание, вздохнул безнадежно и продолжил:

— Мне уж за восемьдесят перевалило… А ты удивляешься, зачем я тебя позвал…

— И хорошо, что позвал, повидаемся, — попытался я заговорить бодрым тоном.

— Не будем тянуть… — Старик начал запинаться. Теперь капельки покрывали и лоб его, и подбородок.

— Ты, конечно, знаешь, как товарищи со мной поступили…

— Знаю, — сказал я. — Но я думаю, что ошибку уже исправили…

Старик все еще не забыл того случая и, похоже, готов был унести обиду с собой в могилу. Несколько лет назад на одном партийном собрании кое-кто резко критиковал его за то, что он не принимал участия в партизанском движении. Даже трусом его обозвали. Старик тогда очень обиделся и, сгорбившись, ушел с собрания. После все выяснилось. Оказывается, он сам предлагал помощь, но товарищи сказали, что он уже стар, слаб телом и давно на примете полиции, так что если попадется — едва ли вырвется живым… К умирающему приблизились сыновья. Христо Денкин собирался с последними силами. Тени под бровями все удлинялись.

— Хоть они и… — голос его стал тонким, как паутина — ты им все ж передай… затем и позвал тебя… на вот, — он достал из-за пазухи что-то, завернутое в газету, — передай им это и скажи, что дед Христо Денкин… умирает коммунистом… Скажешь?

Сыновья его, все трое седоголовые, выращенные заботливыми его руками, коммунисты, стояли, опустив головы.

Развернув газету, я увидел старый, совсем ветхий партбилет.

— Посмотри, кем подписан, — проговорил старик.

Партийный билет Христо Денкина был заверен лично Дедом[8]. Один-единственный на все село. Слышал я об этом, но не верил. Повернувшись к нему, я наклонился и прошептал:

— Я им скажу!..

Перевод С. Бару.

КУКУШКА

I

Она умерла прошлой весной, когда деревья уже отцветали, когда теплые вихри вздымали с земли опавшие лепестки и белыми облаками носили их по улицам. Смерть еще раз напомнила о ней селу. А так люди давно ее забыли. Кукушка долгие годы жила совсем одна в своем большом двухэтажном доме, стены которого зияли осыпавшейся штукатуркой как старыми ранами. Зеленые полосы бурьяна окаймляли ограду просторного двора; здесь всегда пахло дикой мятой, полынью, прелью, веяло грустью и холодом. Каждый, кому доводилось проходить мимо, невольно ускорял шаг. Высокие деревянные ворота, окованные жестью, которую разъедала красная ржавчина, прогнили, доски кое-где вывалились и щели пялились на прохожего глазницами дряхлого старика.