Провинциалка - [9]

И он театральным движением сдвинул обе папки, затем резко водрузил мою и шлепнул тяжеленной рукописью о письменный стол.

Воцарилось молчание. Я взглянул на Рашкова и вновь встретился с его напряженным испытующим взглядом. И тут же услышал его голос:

— Ну, Иванчеву и ему подобным вообще море по колено. По мнению шефов, нет ничего проще, чем из двух текстов сляпать один — просто режь и клей, и фильм готов! Все остальное — авторский почерк и своеобразие, единство стиля и подхода, темпоритмика и внутренняя драматургия — все это пустая болтовня, придуманная нами, чтобы выглядеть глубокомысленными…

— У тебя все? — беззлобно ввернул Иванчев, дождавшись небольшой паузы.

— Допустим…

— Тогда слушай! Чтобы доказать тебе, что я так не думаю и что мне совершенно ясно, какая сложная и ответственная работа тебе предстоит, предлагаю уехать вам троим в какой-нибудь дом творчества и там общими усилиями выработать окончательный вариант. Докумов согласен, верю, что и вы с Асеном не станете возражать…

— Я возражаю! — ответил Рашков. — Во-первых, потому что сейчас не могу уехать из Софии — подготовка фильма должна идти параллельно с работой над сценарием, а во-вторых, я думал, что мы уже договорились, — на этом этапе я хочу поработать один, пораскинуть мозгами, как лучше увязать эти два сценария.

— Пожалуй, он прав! — охотно согласился я, тут же сообразив, что мне пришлось бы потратить немало времени в случае отъезда. — Разумеется, окончательный вариант стоит обсудить всем вместе.

Мы договорились встретиться с Рашковым до конца недели. Не известно почему, о Докумове речь так и не зашла, и я не стал поднимать вопроса о его присутствии.

Режиссер откланялся и ушел, а Иванчев сел со мной рядом на диван и фамильярно положил руку мне на колено.

— Если Славчо хватит ума, он использует твой сценарий минимум процентов на семьдесят! — начал он мягким задушевным тоном. — И не только линию "верхушки" — генералов, приближенных к царю, депутатов и прочее, которые у тебя просто блеск, но и некоторых твоих солдат. Вообще, твой сценарий — писательский, в самом лучшем смысле этого слова. Докумов собрал огромный материал, парень хорошо поработал в архивах; мне даже кажется, что он добрался до совершенно новых источников, но все это выписано крупными мазками, как на эпическом полотне, немного хаотично… Да что там говорить — редко режиссер бывает в таком выгодном положении: чтобы черпать полными горстями из двух полноводных источников!

— Говорят, бай Миладин вернулся, вы уведомили его о происходящих… событиях? — мягко прервал я его, обезоруженный добрыми словами.

Иванчев изумленно посмотрел на меня.

— Я слышал, что он вернулся, но мне не звонил.

— И вроде выразил желание работать над сценарием, — добавил я.

Заместитель директора от души рассмеялся.

— Ну да? Никому он этого не сообщал, не думаю, чтобы у него это было серьезно… "Поздно, чадо мое!" — ответил бы я ему, буде он явится ко мне с подобным требованием… — он похлопал меня по плечу. — Не беспокойся! Позволь нам объяснить ему, как обстоят дела… Во всяком случае, до настоящего момента он не позвонил ни мне, ни Славчо.

— А почему вы не позвоните ему и не сообщите официально обо всем, что вы предприняли, чтобы ему не пришлось узнавать об этом от случайных людей?

Иванчев задумался на миг-два, и на его румяном здоровом лице проступило неприкрытое неудовольствие.

— Давай поставим точку на истории с Кондовым! После худсовета у него была полная возможность нам помочь, теперь пусть сердится сам на себя… Но я не думаю, чтобы его все еще волновала эта проблема, бай Миладин — человек практичный, реалист…

— И все-таки я считаю, что вы должны поставить его в известность.

— Конечно, нам без этого не обойтись!.. — с лица Иванчева стремительно и зримо соскользнула улыбка и повеяло чем-то холодным и безжалостным.

6

Довольный, я вернулся домой, открыл почтовый ящик и вынул почту.

В лифте рассеянно раскрыл газету. На четвертой странице одной из столичных ежедневных газет я заметил рецензию со снимком. И по участвующим актерам тут же понял, о каком спектакле идет речь. Вчера вечером в традиционной рубрике "телетеатр" была показана новая постановка по пьесе Лазаря Обрейкова "Скука". Раз рецензия появилась сразу же на следующий день, она могла быть только положительной.

Обрейков был известен как автор рассказов и новелл; пьеса, написанная специально для телевизионного театра, была первой пробой пера в области драматургии. Я его никогда не любил, считая мизантропом, который под эффектной мантией слегка претенциозного психологизма скрывает глубокое врожденное презрение ко всему роду человеческому.

Зайдя к себе в кабинет, я заскользил взглядом по строчкам, подбираясь к финалу. Мнение критика, которого я в общем-то уважал, было однозначным — работа Обрейкова относилась к лучшему из того, что было создано "театром без занавеса" за последние годы… "Вот так рождаются мифы! Теперь вся София, как попугай, будет повторять эту суперхвалебственную оценку, и если тебе нечего делать, попробуй объясни, что эта пьеса антигуманна и что настоящее искусство нельзя создавать без любви и сочувствия к людям!" "И он тоже оказался снобом! — подумал я об авторе статьи. — Хорошо замаскировавшимся, эрудированным и хитрым снобом!"