Провансальский триптих - [98]

В тот раз угощение было скромное, народу немного, и происходило все в маленьком, обнесенном с трех сторон каменной оградой дворике, вымощенном белыми известняковыми плитами. Было жарко и душно. С ограды свешивались вялые фестоны пассифлоры. Со двора зеленая железная дверь вела в подвал. Там с минуты на минуту должна была открыться выставка молодого алжирского художника, который серией рисунков, монотипий и фотографий выразил свой протест против угнетения мусульманских женщин. Разомлевшие от жары гости допивали вино и беседовали в ожидании официального открытия выставки с перерезыванием оранжевой ленточки и выступлением художника.

Атмосфера легкого нетерпения — неизбежного, когда столы пустеют, а открытие задерживается, — была наконец нарушена: публика оживилась. Во дворик, окруженный сопровождающими лицами, вошел депутат Национального собрания от департамента Буш-дю-Рон, социалист Мишель Возель. Как раз началась предвыборная кампания, и господин Возель вступил в борьбу с весьма популярной в регионе кандидаткой от Национального фронта госпожой Валери Лопи.

Охотясь за голосами избирателей, поднаторевший в социальной психологии политик не пропускал ни одного культурного мероприятия в городе. Для кандидата-социалиста посещение выставки, посвященной раскрепощению женщин, было идейным долгом.

Я заметил, что какой-то человек в темной блузе направился было к Возелю, будто хотел о чем-то его спросить или что-то попросить, однако, заколебавшись, остановился.

Художественный уровень представленных на выставке работ был невысок, что не редкость, когда во главу угла ставится идеологическая дидактика. Самым интересным объектом на вернисаже оказался подвал со стенами из плоских каменных плиток, скрепленных, по-видимому, гипсовым раствором. Спускались туда по бесконечным, вырубленным в камне ступенькам. По мнению историков, это была часть богатого римского дома периода правления Октавиана Августа (I век н. э.). Быть может (если принять во внимание большие размеры подвала), здесь проводились мистерии, связанные с культом Митры, а возможно — почему бы нет? — собирались первые христиане.

Кроме цикла экспрессивных рисунков и черно-белых монотипий, на выставке было десятка полтора фотографий. На одной из них (вид сверху) в обнесенном четырьмя высокими стенами солярии на соломенных матах в соблазнительных позах лежали обнаженные молодые женщины. Их лица были закрыты черными платками.

Рассматривая снимок, я краем глаза увидел стоящего рядом со мной человека в темной блузе.

— Вам нравится?

— Да. Интересно, как это снято? Может быть, с вертолета?

— Нет. Не поддавайтесь обману. Женщины позируют. Наверно, сами наняли фотографа. В нашем мире невероятно много фальши. Вы читали «Общество спектакля» Ги Дебора?[367]

— Да. А почему вы так решили?

— Я сам фотограф. Для меня эти приемы — не секрет. Я знаю, что говорю.

Потом я несколько раз встречал его в городе: один раз в очереди за багетами в знаменитой булочной в Ла Рокет, другой — на углу улицы Карм и площади Республики, однажды в толпе на субботнем рынке. Поприветствовав друг друга взмахом руки, мы расходились, не вступая в разговор, каждый в свою сторону.

Как-то пополудни, возвращаясь с долгой велосипедной прогулки вдоль русла Большой Роны, я увидел его внизу, у начала далеко врезающейся в реку заросшей лозняком каменной буны[368]. Разложив и укрепив камнями массивную треногу, он устанавливал на ней фотоаппарат — сейчас уже вышедшую из употребления зеркалку Hasselblad 503CXi. Увидел меня, помахал. Я остановился, положил велосипед на тропинку и спустился к нему по крутому травянистому склону.

— Фотографируете реку?

— Да. Уже сорок лет. Мне кажется, благодаря этому я кое-что про нее понял. Но по-прежнему ничего не знаю.

— А что можно знать про реку, кроме того что она течет и напоминает нам, что время уходит? Ничего нового тут нет. Это знал уже Гераклит.

Он посмотрел на меня исподлобья.

— Не кощунствуйте. Это Рона. Святая река. Благодаря ей мы такие, какие есть. В ее водах вся наша память. И столько тайн, сколько не могло бы привидеться философам. Правда, она не всякому готова их открыть. Нужно немалое смирение и — прошу прощения, если это прозвучит патетически, — умение любить, чтобы река пожелала поделиться хотя бы частью этих тайн. Общение с рекой — духовное упражнение, позволяющее постепенно, шаг за шагом, подняться на высшую ступень самопознания и самосовершенствования; в поисках духовного единства со стихией обретаешь покой, умиротворение и все лучше, все глубже постигаешь собственное Я.

Вам знакома Lou Pouèmo Dòu Rose en XII cant[369] Фредерика Мистраля? Нет другого столь же прекрасного гимна, пропетого этой реке. Но существует и проза более простых тайн. Видите вон там, ближе к середине, вода светлее? Как будто мель. Когда-то здесь был остров. В этом самом месте в 228 году до Рождества Христова через реку переправился Ганнибал со всем своим войском. Посмотрите левее, видите черные деревья? Там стояли пятьдесят тысяч обросших, грязных, изнуренных походом, перекрикивающихся, сквернословящих, вопящих от возбуждения воинов, вооруженных мечами, копьями, кинжалами, висящими на ремнях за спиной щитами. А за ними беспорядочное скопление повозок, лошадей, людей — ремесленников, женщин с детьми, собаками и бог весть с кем еще. Представьте себе эту переправу, фонтаны воды, крики борющихся с течением утопающих, лошадиное ржание, собачий лай, трубный рев слонов. Слышите? Вы должны это слышать! Воздух еще дрожит, будто в резонаторе гигантского музыкального инструмента, дрожит по сей день. И еще вообразите огромные плоты, на которых переправляются привязанные кожаными ремнями, ошалевшие от страха слоны. Сорок слонов!