Выходишь с вокзала, и сразу на тебя обрушивается ослепительный зной. Белая улочка и платаны под раскаленной синевой неба. Слева какая-то ограда, несколько прилепившихся один к другому невзрачных домов-коробочек, справа — пустая площадь, кое-где груды каменных обломков. Чуть подальше — цыганские фургоны, разноцветное белье на веревках, полуголые дети в майках не по росту. Еще дальше — набережная Роны. Реки не видно, но ее присутствие чувствуешь: огромная, дышит, как усыпленный зверь. Патетические пилоны моста, разбомбленного 15 августа 1944 года «либерейторами» союзников; два каменных льва (лапа на геральдическом щите) над зеленовато-бурыми водоворотами. Свидетельство одной из тех бессмысленных бомбардировок, когда судьба войны уже предрешена, а жажду разрушения еще не утолили.
Это здесь, утром 20 февраля, сошел с поезда Винсент Ван Гог, обросший щетиной, грязный, волосы слиплись от холодного пота после бессонной ночи в пути. Накануне вечером брат проводил его на Лионский вокзал в Париже, где он сел в поезд, веря, что убегает от неприкаянности, бесплодности и холода.
Железнодорожная станция в Арле, расположенная в километре от центра города, представляла собой беспорядочное скопление складов, мастерских, вокзальных помещений: пустой зал ожидания, телеграф, билетная касса. В глубине, на боковой ветке, ожидали погрузки товарные вагоны, все в потеках воды и ржавчины, с полустершимися названиями станций назначения. Вокруг островки грязного снега; пронизывающий до костей, ледяной северный ветер мистраль при безоблачном небе клонит к земле деревья, срывает с крыш черепицу. Той зимой с ним совсем уж не было сладу; прилетая с верховьев Роны, он безжалостно обрушивался на излучину реки, свистел в щелях неплотно закрытых ворот и рассохшихся оконных рам. Зима 1888 года, долгая и сырая, тянулась бесконечно. От солнечного, лучезарного летом Прованса веяло подвальным холодом.
Короткая улочка с тротуарами, вымощенными неровными плитами, заканчивается стандартным круговым перекрестком XIX века на фоне железнодорожного виадука. Чисто, зелено, безлико. Высокие платаны по правой стороне испестрили пятнами густой фиолетовой тени старую выщербленную брусчатку. От бывшей площади Ламартина осталось только название. На краю площади стоял Желтый дом, известный по картине Ван Гога, нескольким выцветшим фотографиям и акварели Поля Синьяка 1933 года. На одной из сохранившихся фотографий через распахнутую настежь дверь виден изнутри бар: оцинкованная стойка, посыпанный опилками пол, фрагмент рекламного плаката «Suze, apéritif à la gentiane»[4] и какая-то темная, к нам спиной, фигура в круглой шляпе. В правом крыле этого дома Винсент за 15 франков в месяц снимал четыре комнатушки. Дом, как и соседние строения, был разбомблен. Развалины убрали, площадь расчистили, земельный участок поделили между собой наследники; никому и в голову не пришло восстановить дом в первоначальном виде.
Когда-то, в XII веке, здесь заканчивался quartier de la Cavalerie, получивший свое название от основанного в 1140 году командории тамплиеров, — оживленный шумный район extra muros[5] со множеством ремесленных мастерских, домов терпимости, постоялых дворов и таверн. Нищие и прокаженные, подозрительные сделки, тайные встречи в темных уголках притонов, не раз заканчивавшиеся поножовщиной. Район захирел уже в XVII веке, но конец ему пришел в первой половине XIX с началом строительства железной дороги Париж — Лион — Марсель. Именно тогда, неподалеку отсюда, рельсы перерезали надвое величайший некрополь древнего мира — Алискамп (elissi campi — champs élysées — елисейские поля). На одной, разрушенной, половине построили железнодорожные мастерские, предварительно очистив участок от римских саркофагов; из некоторых соорудили алтарные тумбы в церквях, другие переработали в известь. Приметы XIX века: вера в прогресс, развитие творческих способностей, восхищение возможностями науки и техники, наконец, презрение к минувшим эпохам — принесли здесь больше урона, чем самые опустошительные войны.
