Провансальский триптих - [96]
— Вам кто-то порекомендовал?
— Нет, просто увидел надпись у дороги.
С минуту поколебавшись, он широким жестом приглашает меня пройти во двор — там, в одной из хозяйственных построек, и находится la cave.
La cave — погреб скорее для хранения, чем для продажи вина; чаще всего это вообще не погреб; согласно провансальской традиции la cave — место дружеских встреч, здесь отмечают семейные праздники, памятные события, юбилеи. На ферме нотариуса la cave — просторное помещение на первом этаже, с крестовым сводом, без окон. В глубине несколько огромных бочек из черного дуба, посередине тяжелый резной стол, уставленный длинногорлыми бутылками темного стекла с этикетками, надписи на которых будто сделаны гусиным пером в канцелярии суда. Почерк старательный, каллиграфический (я бы сказал, так писали в XVIII веке), буквы высокие, с острыми углами. Хозяин поворачивается к полке у себя за спиной, выбирает два бокала, откупоривает бутылку и, налив, как велит обычай, несколько рубиновых капель себе, вдруг замирает. Устремив на меня взор инквизитора, спрашивает:
— Вы сегодня пили кофе?
— Пил, — отвечаю я.
— Давно?
— Часа три назад.
Он явно разочарован.
— Увы, друг мой. К величайшему сожалению, я не смогу угостить вас своим красным вином. Вы не сумеете его оценить. Ничего не поделаешь. Попробуете белое.
Белое вино было превосходным. Цвета светлого янтаря, нежное, как прикосновение тончайшего индийского шелка, с богатым букетом, где присутствовали и цветы черной бузины, и мокрый камень, и запах осенних костров…
Мы пили молча, сосредоточенно, маленькими глотками, наслаждаясь вкусом вина, угасающим светом дня, волшебством близящегося вечера.
Когда я поинтересовался происхождением названия La cave chez le notaire, хозяин оживился.
— Меня многие спрашивают. С удовольствием расскажу. Один из моих предков, глава Нотариальной палаты в Арле, купил эту ферму в 1622 году. С тех пор в каждом поколении непременно был хотя бы один нотариус. Соседи издавна называли вино с нашего виноградника le vin de chez le notaire[355]. Так уж повелось. В 1989 году оно получило АОС (L’appellation d’origine contrôlée)[356], чем мы очень гордимся.
Солнце все быстрее клонилось к закату; заметно холодало. Бутылка белого вина опустела. Хозяин покосился на меня исподлобья.
— Вы ведь не уедете, не попробовав моего красного вина. Я правда им горжусь. Если вас никто не ждет, ничто не подгоняет, оставайтесь. У нас есть несколько гостевых комнат, а на ужин — кролик с травами. Кроликов тут тьма тьмущая, винограднику они наносят огромный урон.
Ужин был отменный: отваренные на пару овощи, домашний terrine[357], салат, наконец, кролик с провансальскими травами, поданный в керамической жаровне. На столе черного орехового дерева крахмальная скатерть, серебряные приборы, мустьерский фаянс[358], свечи в подсвечниках периода Первой империи[359]. Нас уже поджидало откупоренное за час до ужина красное вино, которое хозяин долго выбирал в закутке под лестницей.
— 1983, — сказал хозяин, — исключительно удачный год!
Я не смог не согласиться.
После ужина, сидя перед камином и согревая в ладонях старый арманьяк Castarède, мы долго разговаривали à baâtons rompus[360] обо всем и ни о чем: о вине, о трудном искусстве жизни, о «Гусаре на крыше» Жана Жионо, о деградации французской кухни… При обсуждении какой-то деликатной темы я вдруг понял, что мой хозяин, умело задавая вопросы, пользуется испробованным софистами методом, который в платоновских диалогах «Пир» и «Федр» применял Сократ. И лишний раз убедился, что, благодаря жившим в здешних краях переводчикам и мудрецам, важнейшие произведения греческих философов вошли в европейскую культуру.
Наутро, попрощавшись с хозяином и подойдя к машине, я увидел приоткрытый багажник, а в нем коробку с шестью бутылками красного вина Mas du Notaire 1983 года.
Во Франции профессия нотариуса имеет длинную историю и две разные традиции. Одна, более давняя, связывала эту профессию с государственной службой: монархам требовались правовые обоснования легитимности их действий. Юристы, выполнявшие такого рода обязанности, пользовались уважением в столице и в провинции; они составляли замкнутую, наделенную привилегиями часть общества, своего рода касту, члены которой любили называть себя noblesse de robe[361]. Другая традиция сформировалась в первой половине XIX века в результате революционных перемен, коснувшихся государственного строя и собственности и связавших нотариусов с быстро богатеющим (не всегда законными путями) мещанством. Нотариусы часто — слишком часто! — легализовали подозрительные сделки, особенно в начале века при распродаже национальных богатств: конфискованного имущества, принадлежавшего монастырям, церквям, королевской семье, аристократии. Благодаря прочным корпоративным связям представители этой профессии становились почти что неприкасаемыми. Репутация у них, в особенности в провинции, была не блестящая. В комедиях Мольера, Пьер-Огюстена Карон де Бомарше, Лоренцо да Понте
