Провансальский триптих - [95]
Из приносимых Сюзанной альбомов он копировал изображения типа Hodegetria либо Eleusa[351] — но с одним отличием: у каждой без исключения Богоматери, с ореолом или без ореола, были черты лица его учительницы: ее треугольное лицо, ее огромные глаза и — вопреки канону — копна черных курчавых волос.
Продолжение этой истории будто соткано из паутинок, из тончайшей материи — мимолетного касания рук, влажного блеска глаз, замирания сердец, — что скорее могло бы стать основой для канцон Раймбаута де Вакейраса, нежели для обыкновенного рассказа. Однако это уже часть другой истории, автору данных строк недоступной.
Венчались они в тюремной часовне, свидетелями были начальник тюрьмы и один из надзирателей.
Она ждала еще два года, пока однажды, августовским днем, когда воздух кажется мертвым, нечем дышать и всё — дома, деревья — словно припорошено белой пылью, не отворилась маленькая, выкрашенная в синий цвет дверь рядом с главными воротами тюрьмы, выпуская наружу худую фигуру с рюкзаком на спине и висящими на плече связанными веревкой, подрамниками.
Сюзанну я встретил года полтора спустя на улице Жана Жореса. Я возвращался домой с багетом под мышкой и полной сумкой рыночных помидоров, баклажанов, кабачков. Она бросилась ко мне на шею как к родному:
— Вы должны прийти к нам на ужин. Пожалуйста, не отказывайтесь. Может быть, в воскресенье? Мы живем вон там, на соседней улице. Вы даже не представляете, скольким я вам обязана…
Я увидел, что Сюзанна очень красива: высокая, тоненькая, с копной черных как смоль волос, излучающая какой-то внутренний свет.
Мы стояли посреди улицы. Хотя было еще далеко до полудня, от камней веяло жаром. Рядом с нами темнокожие подростки в нахлобученных задом наперед бейсболках раскатывали на скейтбордах: резко поворачивали, прыгали, выписывали зигзаги. Был июль. Осенний вечер на Алискампе, каменные саркофаги в раскопе, огоньки поминальных свечей — казалось, с тех пор прошли века.
В воскресенье я взобрался по крутым каменным ступенькам на пятый этаж узкого, в два окна, дома. Маленькая квартирка — светлая, опрятная, уютная. На балконе накрытый к ужину стол: тарелки, приборы, салфетки, в корзинке порезанный наискосок багет, бутылка Côtes du Rôdne-Villages, цветы. На стенах картины: не то иконы, не то портреты Сюзанны.
Они стояли в дверях, держась за руки. В их позах, выражении лиц ощущалась напряженность, а в глазах молодого человека — даже страх. В Провансе не принято здороваясь пожимать руку — достаточно дружески кивнуть, чмокнуть в щеку, иногда потрепать по плечу. Но они явно ждали другого. Ждали, чтобы я первым протянул руку. Как только мы обменялись рукопожатиями, от напряженности не осталось и следа.
— Знаете, мы никого к себе не приглашаем, для вас сделали исключение. Но и наша встреча на Алискампе — необыкновенная. Не представляете, как я была вам благодарна за то, что вы не спросили, в память о ком я зажгла свечу. Теперь вы знаете.
Мы сидели на балконе, поглощали aïoli[352] и отмахивались от комаров.
Напротив, очень близко, в каких-нибудь тридцати-сорока метрах, виднелись каменные арки римского амфитеатра. Снизу, с улицы, волнами доносился разноязыкий говор. В какой-то момент Сюзанна встала, взяла меня за руку и повела в соседнюю комнатку. В колыбели, сплетенной из камаргского тростника, спал младенец.
— Мы назвали его Ян. Только умоляю, ни о чем не спрашивайте…
У нотариуса
22 октября, понедельник
Осень. Я возвращаюсь на машине из Эг-Морта через Малый Камарг, между Галлисьяном и Вовером. День близится к концу, вокруг, куда ни глянь, плоская равнина, в воздухе плавают клочья тумана, небо какое-то жестяное, пустое. Утомленный однообразным пейзажем глаз тщетно ищет, за что бы зацепиться: дом, дерево, взгорок… Внезапно, боковым зрением, я замечаю на обочине надпись: La cave chez le notaire[353]. Искривленная стрелка указывает направо. То ли из любопытства, то ли устав от скучного путешествия, я сворачиваю на узкую ухабистую дорогу, вьющуюся среди нераспаханных полей и знаменитых виноградников Костьер де Ним. Там, где асфальт поврежден колесами и дождями, проглядывает идеально уложенная римская брусчатка со следами поросших зеленым лишайником колей. В канавах по обеим сторонам дороги отцветают маки. Через несколько километров появляется окруженная купой деревьев большая ферма XVII века. Плоская крыша крыта керамической, так называемой романской черепицей. Ворота, ведущие во внутренний двор, увенчаны картушем с витиеватой надписью:
